| поставить закладку |
|
|
|
|
|
|
виноград Виноград идет по городу, заглядывает в окна, время спать, но время дорого, время так бесповоротно. Виноград кислее ревеня, бьют часы на старой ратуше. Время жить, да мало времени, что ни вечер, так пора уже. Разрешили бога ради нам, успокоили, не трогали. Улыбнись мне, виноградина, бестолкового предлога ли замечая, запоздалая, сверкающая, самая, обними меня, усталого, упругая лоза моя. Виноград идет по городу, заплетя дорогу винную, время выпорото, вспорото, выгибая шеи львиные, гривы тянет до луны свои, мы и сами дали корни бы, да не хочет думать мыслями тьма немая, заоконная. Постараемся зажмуриться, как дойдем до поворота мы. Виноград минует улицы, фонари стоят сиротами. Что забыть, когда не вспомнить нам, по ночам не чуя холода. Воздух морщится оскоминой. Виноград идет по городу. * * * цикуту пьющим родины раба тяжелой капли земляной по пояс не по хребту подруга дорога приходит повесть о двух не скажешь боле городах воюющим о мире рассказамши выходит в степь последний карабах в сирени замши колотится сердечное сукно смеркается и трость его лилово бьет дождь и настает темно чужого слова да будет сват его возьми тогда за полные по горловину руки в полях зерно и прочая страда прозрачные гадюки сверкают электричеством судеб помощник удивляется спросонок я пить хочу а самовара где б две тыщи сорок четвертый год которого дотла она звала соломенная спица под вящий звон чугунного котла почти не спится вот так и начинается свирель вот так качает головой папаха ты рядом жил но без следа сгорел от страха что сбудется считается до ста и плечи гор кудрявы и покаты читая даль чудесного листа пока ты бессмертие на семерых делил которых утром вызвал во дворы бы король был гол а оказался лир молчали рыбы * * * Не бойся света, пей из колодца, играй с голубым огнем, от человека нам остается только память о нем, от любви ничего не осталось, уголь костра, роса, а в остальном хороша ты, старость, закрой глаза. * * * Любви раскрытая котомка на недоступной высоте, ты узнаешь во мне потомка, но руки и глаза не те, меня бросаешь, как листву и печалишь крепко, как впервой, и по измученной кривой летит луна на мостовую. На поднебесье нынче тесно, гостей встречать не устаю, ведет навстречу старый Тесла жену магнитную свою, вокруг привычные муляжи, ты узнаешь во мне меня же, печалишь крепко, навсегда, внизу сверкают города. У шоколада запах крови, горчит целебный молочай, еще жива во всяком слове его причинная печаль, смотри, показывает кукиш смешной, замызганный малыш, когда узнаешь, не забудешь, когда оставишь, не простишь. Земля достанется посевцу, ползет чердак у мешуги, ты узнаешь меня по сердцу, стучат бессонные шаги, и улыбаешься все реже, в глаза не смотришь, не зовешь, и узнаешь меня во мне же, и поднимаешь хлебный нож. * * * Заходи на огонь, на бутылку простого вина, черный френч приготовь, черный чай, человековый чуй, голубца успокой, ты ему не простая жена, молодая, как кровь, привечай, непонятно врачуй. Мне с тобой не гулять, не смотреть на стожары весной, теплых песен горя, слушать ветер, а на море штиль, простывает кровать, за окном экипаж запасной ожидает царя, Александр зажигает фитиль. Заходи на огонь, приводи заводного коня, натяни ему сердце по самую прелесть пружин, на рассвете Гасконь сероглазую воспламеня, откажи ему царство, когда принимаешь режим. Мне с тобой не прожить, проживать, это дело больших, прошепчи мне слова, как волчишка сквозь сумрачный бор, тихо плачет мужик по усталой судьбе сторожих, подпевает молва, наступает всеобщий футбол. Говори мне еще, мне с тобой неспроста говорить, только поле пройти не удастся, погода не та, посмотри за плечо, там прибоя ненастье горит, остальное забудь, остальное не жизнь - маета. * * * Я человек восьмидесятых, а что штаны на мне висят, их стирать не буду никогда, как воробьи, живем в пыли мы, вечерним злом неопалимы, цветет шалфей и лабуда. До удивленья невредимы, висят неплохо габардины, трещат полозья корабля, в груди горчица гладит сало, ты так охотно отплясала, и выше ростом конопля. Мы, может, просто дети бездны, Москве все возрасты любезны, и воздух сух, и ветер прян, и среднерусская полоска, на всем печать чужого лоска, не верь бумажным якорям. Я человек второго сорта, а ты попробовал рассол-то, смотри, оставишь в голове друзей, которых до поры бы, Петрова-Водкина две рыбы уйдут ногами по траве. Вчерашний день закат не помнит, во глубине печальных комнат живут такие же, как я, немолодые бедолаги, читают книги из бумаги, чужой эпохи сыновья. к слову А что у вас? У нас одна херня, воюем, удивляемся медалям, заходим в дом на повороте дня, на повороте ночи покидаем. Детишек жаль вам? Да еще как жаль! Когда б чужие, да своих не помним. Забудешь тут, когда в руках вожжа ль, а то лопатой по земле, по комьям. А солнце что? А солнце ничего! Горит стекло неугасимой люстры. А что не с нами, то обречено, светлым светло, и танки наши шустры. Гудит Кремля распаренный альков. На Красной Площади волнение народа. Летит душа в ладони облаков, добротная, как новая свобода. А пиво где? А пива нам дано до самых горных, выцветших лужаек. Москва-река тепла, как гуано, и фонари она не отражает. А что еще? А больше ничего. Вот только солнце, падло, не садится. Потеет невысокое чело. Мозги промыты по тугие ягодицы. * * * Ахиллес идет на черепаху, жмет в руке промокшую папаху, что ему, он в голосе опал, а на пальце грозовой опал. Птица говорит про понедельник, Тициан, настойчивый подельник, кружева чудесного белья, на картине только сыновья. Бабы, бабы, розовые тушки, от рассвета до дверей клетушки догуляю, вот тебе кресты, а глаза, как лужицы, просты. Мир стоит на слонике усталом, был пиит, а нынче перестал он, Ахиллеса дряблую пяту, да улыбку, солнцем испиту. Разлетайся, солнечное чудо, ты хоть знаешь, отчего торчу-то, опухая мордою седой, телом старый, сердцем молодой. Посмотри, как много нынче солнца, положи за пазуху питомца, пусть грызет, он голоден, поди, из твоей безрадостной груди. Не слыхать ни голоса, ни грая, допишу, а дальше доиграю, а потом и потом изойду, новых обещаний какаду. Мир стоит, а что ему, сырому, ворону приветствовать ворону, все равно, что буквы поклевать, отпусти, постылая кровать. Все равно не различу спросонок, а врачу, когда тебе за сорок, так смешно, что руку не подаст, шлепая губами мокрых ласт. Не спеши, какие наши кони ж, ты ее сегодня не догонишь, в паруса завернут Магеллан, шаг ступил, и сердце пополам. утреннее зеркало Борода показывает возраст, за окном устойчивая мерзость, вместо суммы предлагают разность, забирай, пока еще дают. Смотришь в зеркало, но зеркало прозрачно, время вечно, подлость однозначна, нас возьмут, как луковиц, поштучно, со спины горит печальный юг. Не всегда ответишь проходимцу, за окном прилежные туземцы, каждому ответишь: "рад стараться", и судьба, как утка, удалась. Смотришь в зеркало, зеленое стеклится, волчьи лапы, но собачьи лица, над водой пронырливая птица, под водой ломает карту язь. Утром встанешь, не поймешь, какого, выпьешь чаю, а во рту какава, на дворе привычная крапива, заходи по пояс, не боись. Узнаешь улыбчивого старца, в бороде совсем не стало перца, только соль, а это вредно сердцу растолкать прилипчивую слизь. Попу не хватает юникорна, на воде все возрасты покорны, если утро, говори: "bongiorno", остальное просто промолчи. Вспомни вечер в недоступном Пярну, апельсиновую корочку, таверну, море, собирающее мирно солнечные сладкие лучи. * * * Темя просится под топор, голоса напросвет лиловы, под землею тепло опар, а подруги опять костлявы, прибери, отнеси, зарой, сбереги, откажись, пожалуй, север сердца, хрустальный рай, сараюшко твой обветшалый, рифму рифм подобрав на цвет, за вино подметая щебень, льется музыка из кассет, вечер чуден. Посмотри мне в глаза, скажи, не молчи, как просила мама, промахнувшись мимо кармана, урони на порог ключи, я тебя позабуду за раз, мне единственная нужна, солнце доброе, ночь нежна, жизнь короткая оказалась, за окном говорят стихи, душат горькие лопухи, даль березова и соснова, утро снова. Тема новая на душе, шепот слышал, а дальше проще, жестяная печаль драже, не рассказывай лучше теще, все равно тебя обретут, документы не то видали, а на солнце полно цитат, а друзья, как один, при деле, помнишь, лисонька вдаль летел, черной мордочкой зол и весел, я сегодня не так устал, мир прекрасен. * * * Нынче здесь, завтра там, а потом в никуда, в никуда пропадают друзья, пропадают враги, пропадают, только черные птицы садятся на провода, и как капли вечерние, медленно тают. Только белые тени идут сквозь замерзшую речь, полосатые робы скатав за усталой спиною, посмотри, как привычно висит золотой щит и меч над страной, безнадежно больною. Вчк, кпб, поиграй мне побудку на ржавой трубе, проиграй мне победку, помадку, пустую похлебку, нынче здесь, а потом ты не мне, да и я не тебе, да из Африки твердую пробку. Только ночь на дворе, на глазах, на замерзших устах, только польку, а то молдаванку, родную до боли, замирают намеренно метрах немеряно в стах, жернова на веселом помоле. Подари мне циновку и бледную ткань января опусти мне на плечи, размокшие розовой манной, покури на заре, поднимая навзрыд якоря над водой безымянной. * * * Горький воздух московских предместий, золотая вечерняя желчь собирает настойчивых бестий, только книги останется сжечь, со ступени идя на ступень же, подобрав инвалидный паек, если больше у женщины меньше, остальное она не дает. Вечерами фарфоровой ванной дорогое смятенье волос, опускаясь на нож деревянный, синерукой луной назвалось, выбирая из каторжных душ ту, что запишет последний курсив, горький воздух дыша сквозь подушку, терпкой кровью его закусив. житуха Приметы времени и быта, душа прилежна, тень горбата, во власти нового обета живет бабье и мужичье, откроешь карту, карта бита, а так хотелось до Арбата, но если альфа снова бета, настанет горькое ничье. Но если азбука родная летит по ветру, а Даная ложится на воду Дуная и там лежит, как нежива, я заглянуть в глаза не смею, ее запомню, как камею, и сам внезапно сатанею, прости любителя, жена. Приметы подлости и чести, откроешь карту новой масти, а там ребеночка в капусте найти не пробовал, балда, гремит бадья прокисшей жести, приходит новое ненастье, сыграй сонет на смертном хрусте, на ноте нет и ноте да. Дома мудры и обветшалы, деревья кутаются в шубы, а приводите акушера, пускай попробует сберечь, и мы, смятенные клошары, курили нашу анашу бы, жизнь коротка, но совершенна, почти как пролитая речь. Приметы, верные предметы, неугомонные приматы, а ты запомнил, почему ты сюда пожаловал, родной, звенят последствия монеты, от этой жизни без ума ты, от суеты до смертной смуты, от верстака до проходной. |
|
