Полина Барскова

НОВЫЙ СВЕТ

Он мёртв как серьга он мёртв как сельдь
Он мёртв как снега он мёртв как снедь
Он мёртв навсегда как смерть
(like an earring, like a herring, like hearing)
Она же жива как всесильное шва
Как изнанка шва -
кривая косая
Нечёсаная босая
Шипя угасая
Она идёт под дождём.
Чёрен февраль
Как пластиковый мешок для мусора.
В таких бездомные носят свой скарб.
Если бы в Беркли жил Велимир,
Он бы в таком мешке рукописи носил.
Он бы не был мёртвый, не поддающщийся интерпретации
Он был бы живой: мимозы, магнолии, азалии и акации,
Микроскопические собаки, а также калеки разной степени укороченности,
Подростки, возлежащие на асфальте, разной степени наторченности и порочности
-- всё бы стало калейдоскопом его
Его - нас - веселящим газом,
Всё бы попало в чёрный его мешок.
Велимир бы бегал на кривеньких ножках
Качаясь, как малышок,
Ему наливали бы суп бесплатный.
И был бы жив он как этот суп:
Прозрачный тёплый понятный.
Он спал бы в парке на влажной мощной траве
Цвета нефрита хризолита смарагда
Февральская ночь раскрывалась бы для него как тёплая матка
И качала бы и носила в своей черноте-синеве.
Он был бы жив как память о серьге, о снеге, о снегире,
О первых шагах младенца (Сломается! Разобьётся!)
Он был бы ни жив, ни мёртв, и жив, и мёртв
Как киргиз - старьёвщик в петербургском дворе
В воспоминаниях Гаршина.
Старое наше бытьё прохудилось -
Там где тонко, там рвётся.


ШУБЕРТИАДЫ

              Э.
              Анна нагнулась ко мне и сказала: а это уже поздний Шуберт.

Они играют в шахматы, они
Удлиняют ночи, коротают дни,
Он смотрит по утрам на небо
И оно подкрашено по краю чем-то серым.
Горит и колет у него во рту
Вздыхает доктор: принимайте serum
А может сразу - кислоту? Зачем же кислоту.
Средь бело-серых дождевых руин -
Разрыв и жёлтое уже течёт по краю.
В него вмещается - неощутим, незрим
Прозрачной музыки прозрачный алгоритм
. Подобный сразу и изгнанию, и раю.
Мелодия пуста, густа, проста, жива.
Разверста как уста, запретна как иное.
Он видит: серебро, стекло и кружева.
Он слышит: голубок поёт победу Ноя
Над бездною. Она (не бездна, но победа
Непредсказуема, невероятна, не
Объяснима.) Время до обеда так тянется,
Что истина - в вине.
Он видит жолтое стекло бокала, дёготь дымный
Вина, во рту горит, печалью грудь теснит.
Уходит этот звук - один, последний, дивный.
Уходит как казнит.

Он видит мышь в углу в нарядной жирной шкурке
Твердит своё пи-пи. Молчок. Опять пи-пи.
Он думает - скормить её на завтрак Мурке,
А впрочем, это я вчера игравший в жмурки
С веселым божеством, теперь сижу у мурки
С косой на золотой и мерзостной цепи.


СЦЕНА

Пошла Анна за водой,
А там сидит молодой,
Трясёт чёрной бородой.
Он не просто так сидит,
Он не то чтобы сердит,
Он за пятнами заката с напряжением следит.
Вот с каёмкой золотой -
Словно рублик золотой -
Проплывает дымный призрак,
Обожжённый кислотой.
Вот огромный как пчела -
Квинтэссенция тепла,
Клок измученного солнца,
Выгоревшего дотла.
А за ними по пятам -
Чёрный здесь, зелёный там,
Реет блоковский гуляка, гумилёвский капитан.
Тёмно-ржавая жара,
Крошки сена, мошкара,
Анна воду льёт на ноги из тяжёлого ведра.
Анна чувствует сюжет,
Прядку рыжую грызёт,
Рыжий луч по рыжей шее,
Словно муравей ползёт.
Вот уже и темнота
Красной струйкой изо рта
Льётся с неба к ним на лица.
Так подводится черта.
В чём значенье наших встреч -
Знает речка, знает речь,
Нам лишь помнить да не помнить,
И незнание беречь.