Очеловечатся камни - только смотри долго.
Окаменеет лицо - и хлынет в трещины облик.
Сам в себя я всегда - в нераскушенной ягоде вкус,
В теплом пламени плоти - сердечный трепещущий кус.
И в этом счастье мое - собою всегда обладать.
Волк - одиночество, волк человеческий - в этом беда.
Я без себя - камень мимо летящий - легок и пуст,
На деснах розовых ягода, от страха забывшая вкус.
И только лицо твое - щемящее, ставшее совестью -
Завершаясь во мне, живым и теплым становится.
Я - окончание чье? глаз твоих? запредельного?
Смерть в себе я ношу, как вкус чего-то запретного.
От "тени" падает "нет" - волком по следу слепым.
Тень - очертание страха, который во мне за мною следит.
В теле хворост хрустит - костру припасенные веточки.
С боку на бок повернулся волк -
одиночество, волк человеческий.
РЕКА ДОРОГИ
...Иго мое - во мне. Имя мое - нем...
Набеги моих бед - иго твоих обид.
Река дороги моей обнажила межень.
И каблуками толпы в лицо мое вбит -
врос корнями морщин - щит усмешки.
Не разорву вервий самовосторженной черни.
В кругу смыкается круг - и взбесилась кровь.
Я - из темницы ножен. Лучше меч-отреченье,
чем курносая сила палаческих топоров.
Выбор - свойство цветов. Ноша ее легка.
Моей беспечной воде себя испарять не жаль...
На животе лежит ободрана кем-то - река.
В комках упругой воды живут ознобы жал.
...Иго мое - во мне. Имя мое - нем....
***
Какая совесть после Первой мировой войны?
А. Толстой Я возвращаюсь всегда. Я понял:
Память - родная сестра волны.
Против себя и любимых помню
Запах и вкус моей войны.
К черту совесть! Она неимущая.
Нет у нее даже курка.
Совесть - это прицельная мушка.
Тщетно ищет курок рука…
- Мне не верит никто, даже если заплачу!..
Говорил мой приятель, занюхивая корочкой…
Дурачок! Это ж здорово! Это же значит -
Наши люди не так, не настолько испорчены…
Но гранятся глаза в грани гробов.
В них - земля Герата, Кундуза.
И наметанный взор на шее врагов
Ищет хрящ толщиной в пол-прикуса…
Где же цель и земля? Где я, дошед,
Обрету и не стану терять?..
Цель спиной повернулась. В спину-мишень
Я уже не буду стрелять.
***
Лягу вдоль, поперек - вот и черта.
Попытаюсь уснуть, но устану напрасно.
Мне всю жизнь вспоминать - что было вчера.
Мне до смерти гадать - что будет завтра.
Нет от друга вестей. Но в каждую полночь
Он идет впереди, чтоб указывать лаз -
Лаз в иное пространство - там братство и помощь…
Наша память не даст друг другу пропасть.
Нет от друга вестей… А когда Кандагар
От свинца стал тяжелым, как семь Кандагаров -
Он вернулся. К лицу приросла, как загар,
Неподвижная маска героя. Огарком
Тлели губы его - продолжался закал.
А в пустые глазницы влезали горы,
И над ними стоял семидневный закат,
Тени птиц заползали в змеиные норы…
Нет от друга вестей. В никуда отдалясь,
Знаю - вынет меня из затяга тоски…
Что-то в жизни менять - мешает боязнь,
Что для новых движений суставы тесны -
Замозжат, не взмахнув… Я черту провожу
Своим собственным телом - сегодня и завтра…
Словно струйка бежит - пульс - по ножу,
Когда прожитый день от себя отрезаю,
Чтоб в сторонку его - про запас - отложить,
Чую - время придет замуровывать лаз…
Нет от друга вестей, но знаю - он жив,
Наша память не даст друг другу пропасть.
ДЕРЖАВА-ТВЕРДЬ
"Мы живем, под собою не чуя страны".
О.Мандельштам
Чужая беззвучная боль - она ни мала, ни огромна,
безвкусна и неароматна, как яблоко желтого воска.
Когда человек умирает, то мы удивляемся робко,
не верим: наверно, неправда - мы боли не чуяли вовсе.
Но он напослед оставляет мозжащую тягу в груди,
как будто неведомый кто-то сердце мое отбирает...
Глухая державная твердь! - меня от себя отруби -
и боль испытай - и поверь, что люди твои умирают.
Любимый полуночный воздух - как будто болею - не сладок.
Завяз в вычислениях разум: таких не бывает объемов...
Слепая державная твердь! - тебя я несу, как надсаду.
Но тяжесть равна пустоте, если она неподъемна.
Я мал, а страна широка - друг друга нам не разглядеть.
А надо, чтоб телом своим я чуял ее целиком.
И только брусок темноты, откуда вынута твердь,
подогнан по росту - впритык... А кто-то стучит оселком.
Дорога лежит, как бревно. Шаги меж собою срослись,
повисли на мне, как цепа - но я не пытаюсь бежать.
А снег под ногами визжит (чужое страдание - слизь?)
как будто давлю каблуком незрячих голых мышат.
Надсада сгибает все ниже - я вовсе не чую державу.
Я снег разгребаю - земля! - в холодные губы целую.
Чужая державная твердь сама себя побеждает -
восстала дремотою всей - летящие камни уснули.
БЕДНЫЙ ДЕНЬ
Псы скулили всю ночь. Наконец, сатане
надоел этот блюз - наступил новый день.
Паутина в углах, как скелеты теней,
ибо вечером нету ее. Но есть тень.
Потолок облепили мухи., как будто
он из сахара - сахара серой известки.
А похож на букварь, усеянный буквами...
Было древним авгурам по птицам известным
много проще гадать, чем по мухам, их яйцам
мне сейчас... Что гадать? Будет день. Только гаже.
Жизнь - всего один день. Только он повторяется,
с каждым днем ветшая, старея. И с каждым
повторением новый противней становится,
потому что понятнее. Как аксиома:
Чем ты больше мечтал в своих детских бессонницах,
тем скучнее и зряшнее зрелость сегодня...
... Я - зерно, не попавшее в почву. А с облака
далеко все видать. Далеко до незрячести.
Только колос на облаке или же около
я не выращу, нет... Все земное- все грязное...
Войте, псы, на Луну! Я завидую знанию,
принудившему вас - против вашей же воли -
закрывая глаза от прозренья внезапного
(или просто с тоски?) достигать Луну воем.
ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ
Этот проклятый день, наконец, вздохнув,
Напоминание оставил, как скверный запах.
Потому так давно никуда из дома
Я и шагу не сделал - крепко запер
Самого себя - там, снаружи ждет пусть
Сколько хочет меня кто хочет.
Только воздух в доме замер - пуст,
Сотый раз пройдя мои легкие - точно
Так же все предметы многажды
Сквозь глаза проходят, становясь мертвецами.
Труп цветов и запах самого. На донышке
Чуть живого зеркала пыли пыль мерцает.
Непригодно для жизни все. Так бывало -
В многодневных походах у легионеров
умирала вода... Заболеваю.
Умерщвленное время мстит так, наверное.
20.08.95
|
|
|
|
| версия для печати |
