* * *

Дудочка, дудочка, дочка трубы,
спой двоекратным ду-ду,
как мы брели по извивам тропы,
громко смеясь на ходу.

Маленький мальчик дудел и дудел,
но до гуляк молодых
даже у Господа не было дел,
не было дел никаких.

Шел по земле нарастающий гул,
слышимый лишь в небесах,
это за лесом Чернобыль рванул,
ветром и ливнем пропах.

Мы прорывались, нахальные, сквозь
заросли в птичьем пуху.
Сладко нам елось и пьяно пилось,
и голубело вверху.

Маленький мальчик дудел и дудел,
но до рулад золотых
все-таки не было Господу дел,
не было дел никаких.


ОТРОЧЕСТВО. ВЕСНА

Как пробка из ушей, смыт лед из водостоков
и рухнул на асфальт, копытцами зацокав.
Табун морских коньков рассыпался взахлеб -
те перешли на рысь, те кинулись в галоп.

Как прошлогодний снег, кот на карнизе дрыхнет,
а солнце в облаках то скроется, то вспыхнет,
и вечный знак весны повис над головой
еще не тронутой веревкой бельевой.

Кто первым вешаться? Ты, майка? Ты, футболка?
На чахлом дворике уже идет прополка:
старухи рвут из рук в святом своем кругу
бутылки, за зиму забытые в снегу.

На первом этаже вовсю открыты окна
и местный старожил отвисшим брюхом лег на
грязь подоконника и свесился во двор,
разглядывая все, что движется, в упор.

Я коммунальную тоску не заострю ли,
воскликнув, что гремят по-летнему кастрюли?
До лета выпадет еще немало бед,
но что до них, когда вот-вот грядет обед!

Уже соседский хмырь бежит за поллитровкой,
уже в их комнате запахло потасовкой,
уже синюшная красавица, визжа,
спешит укрыться от привычного ножа…
Прекрасная пора! Мячей чередованье
с утра до вечера мелькает за окном.
И все, что прожито, стоит в душе колом
и просится в слова, и требует названья.


* * *

Мы живем в обратной перспективе -
все, что к детству, ярче и острей.
В этой жизни многое красивей,
чем узнали мы из букварей.

Эка хитрость - лечь и не проснуться!
Нет, проснуться - и увидеть, как
с теплой сыроежки, словно с блюдца,
птица пьет, смакуя, натощак!


* * *

Я странный мир увидел наяву -
здесь ничему звучащему не выжить,
здесь если я кого и позову,
то станет звук похожим на канву,
но отзвука по ней уже не вышить.

Здесь если что порой и шелестит,
то струйка дыма вдоль по черепице,
здесь даже птица шепотом свистит,
а ветер листья палые шерстит
беззвучно, будто им все это снится.

Здесь камнем в основании стены
который век не шелохнется время.
Здесь между нами столько тишины,
что до сих пор друг другу не слышны
слова, давно услышанные всеми.


* * *

Снова пахнет разором и кровью,
и у нынешних бед на краю,
как высокое средневековье,
я культурой себя сознаю.

Это значит: готовься к недоле,
репетируй, как варваров ждать.
Да они уже, собственно, в доме:
стулья сдвинуты, смята кровать.


* * *

Как кинолента, порвана судьба -
какие-то ошметки на экране,
а слышимость невнятна и слаба,
скрежещут, заикаются слова
и обнажают плоскости и грани.

Все можно склеить - снова прокрутить
и вид пригожий, и пейзаж прекрасный,
и дальше потянуть живую нить,
и только слов уже не возвратить,
тех самых слов, где клей прошел по гласной.


* * *

Мой бедный пес - на небесах:
пошел искать удачи
туда, где взвесят на весах
его грехи собачьи.

Он в детстве так же убежал -
ушел себе из дома.
Теперь он мертв, а был он мал.
Теперь-то все знакомо.

И он идет себе, идет,
куда судьба поманит,
никто его не украдет,
приваживать не станет.

И нет машин на том пути,
безлюдном почему-то,
а потому легко идти
без цели и маршрута.

Что до иных его грехов,
то кто же не облаян?
Придумал дюжину стихов,
и те сложил хозяин.

Прими его, собачий рай,
со всей его наукой, -
да будет этот честный лай
небесною порукой.


* * *

Вот лезвие ножа, как сгусток водной глади:
в пучине дремлет смерть и назревает тьма.
А буковки плывут, вослед друг другу глядя, -
бессонные пловцы, заложники клейма.

Плыви, мой друг, плыви: я за тобою следом -
в который раз рискнем отчаянно посметь.
И там, где горизонт заведомо неведом,
я вынырну на свет и оглянусь на смерть.


* * *

Ночь была беззвучна и слепа,
а с утра - нежданная отрада:
палый пятипалый Петипа
закружил по сцене листопада.

Старый театрал и пилигрим,
я от этих танцев ошалею
и с охапкой пышных балерин
забреду в укромную аллею.

А когда погаснет в зале свет,
тихо сяду с краюшку, в партере,
досмотреть невиданный балет
на такой неслыханной премьере.