Джордж Стайнер (George Steiner, родился в 1929 году в Париже), американский филолог, литературный критик, публицист и прозаик. Стайнер учился в Чикагском, Гарвардском и Оксфордском (докторская степень в 1955 г.) университетах; вел научную и преподавательскую работу в Принстонском университете (1956-60), Кембриджском университете (1961-69), с 1974 г. - профессор на кафедре английской литературы и сравнительного литературоведения Женевского университета. В 1952-56 гг. Стайнер входил в редколлегию журнала "Экономист", сотрудничал в таких известных изданиях, как приложение к "Нью-Йорк таймс", журнале "Нью-Йоркер" и др. Стайнер - почетный доктор многих университетов, член научных академий США, Англии, Германии, Франции. В настоящее время Джордж Стайнер является профессором Черчилль колледжа при Кембриджском университете в Лондоне.

          Одно из наиболее удивительных отличий между фашизмом и коммунизмом заключается в том, что фашизм не породил ни одного значительного произведения искусства. За спорным исключением Анри де Монтерлана, он не вовлёк в свою орбиту ни одного крупномасштабного писателя. (Эзра Паунд не был фашистом; он просто иногда использовал фашизм в своих целях). Коммунизм же, напротив, был решающим фактором появления на свет многих блестящих произведений литературны, и встреча с ним в огромной мере предопределила появление крупных писателей.
В чём же состоит различие фашизма и коммунизма в этом смысле?
Безусловно, идеология фашизма слишком непристойна и отвратительна чтобы служить необходимой питательной средой для большого искусства. Коммунизм, даже в его ужасных проявлениях, являлся мифологией будущего, своеобразным видением человеческих возможностей и своеобразной морали. Фашизм - это моральный кодекс головореза. Коммунизм терпит крах, поскольку пытается нагрузить хрупкую многокомпонентность человеческой натуры и поведения искусственными идеалами самоограничения и исторической цели. Фашизм тиранизирует человека презрением. Коммунизм тиранизирует человека вознесением его над правом на личные ошибки, личные амбиции, личные чувства, т.е. того, что мы называем свободой.
Существует и более глубокое различие. Гитлер и Геббельс были искуснейшими манипуляторами языка, но ни во что не ставили интеллектуальное творчество. Коммунизм же, наоборот, с самого своего появления был вероучением, пропитанным чувством уважения к мыслительным способностям человека и к искусству. Это совершенно отчётливо выражено в работах Маркса и Энгельса. Они были интеллектуалами до мозга костей. Ленин искусства побаивался, отстранялся от него, отдавая предпочтение неярким формам пластического и музыкального его проявлений. Троцкий был литературным человеком в самом ярком смысле этого слова. А при Сталине писатель и литературный труд играли одну из решающих ролей коммунистической идеологии. При этом писатели подвергались преследованиям и даже убийствам именно в силу того, что литература была важной и одновременно опасной силой. В этом суть вопроса. Сталин не доверял ни в чём и никому, а литература была на высоте, хотя и в извращённом понимании этого слова. С приходом частичного потепления роль писателя в советском обществе снова трансформировалась в сложное и проблематичное явление. Невозможно себе представить причинение ущерба устоям фашистского государства одной единственной книгой. "Доктор Живаго" стала такой книгой в коммунистической России.
Писатели всегда осознавали своё особое место во времена господства коммунистической идеологии. Многие относились к коммунизму серьёзно, потому что он относился к ним серьёзно. Поэтому история взаимоотношений коммунизма с современной литературой в определённых решающих моментах - это их общая история.
Сперва испытал влияние коммунистической идеологии, а затем порвал со сталинизмом Юрген Рюле. После побега в Западную Германию он стал экспертом-историком и аналитиком коммунистической литературы и театра. В своей книге "Литература и революция" он изложил анализ темы "Писатель и коммунизм", затрагивающей период с 1917-го по 1960 год. Это фундаментальный труд, покрывающий в русской литературе период от Блока до "Доктора Живаго" Пастернака. Там же идёт речь о поэтике Пабло Неруды и прозе Эрскина Колдуэлла, о политических взглядах Томаса Манна и Лу Синя. Снабжённая хронологическим и библиографическим указателями книга является одновременно и литературным эссе, и справочным источником. Беглого взгляда на указатель авторов и иллюстрации достаточно, чтобы увидеть, что едва ли не все известные писатели современности (за исключением Пруста, Джойса и Фолкнера) на протяжении своей творческой жизни были так или иначе затронуты идеологией коммунизма.
Первая часть книги рассматривает судьбы русской литературы при Ленине, Жданове, Хрущёве. Перед нами проходит гениальная триада - Блок, Есенин, Маяковский, чей печальный конец известен. Рюле анализирует сложный для разбора и отчасти забытый роман Горького "Жизнь Клима Самгина". Он убедительно доказывает, что Горький не мог завершить работу на романом, поскольку он уже тогда разоблачил главный конфликт между частной жизнью и коммунистической идеологией, который привёл немало советских писателей к молчанию или даже к смерти. Юрген Рюле рассказывает о бытописателях Гражданской войны Исааке Бабеле и Михаиле Шолохове. Здесь он снова глядит глубоко и показывает, что Шолохов "почвенник" старой, не склонной к умствованию, закалки, ставший в одно и то же время рупором и националистических, и сталинских идей. Он демонстрирует свои определённые способности и ходы, которые позволили выжить и Эренбургу во времена закручивания гаек и "оттепели". Под плотным повествованием о созидательной жизни героев явственно слышны неослабевающие мотивы преследований, наказаний и сведения счётов с жизнью.
В итоге Рюле переходит к Пастернаку. В нём он находит подлинный голос России и лишённое репортёрства видение тирании. Он разделяет мнение Эгмунда Вильсона о том, что линия Лара - Живаго есть безответный вызов историзму и жизнеотрицающему детерминизму коммунистической идеологии. Сам факт того, что он задумал показать противостоящую всему любовь двух живущих в Советском Союзе людей доказывает, что специфический русский дух жив даже в нечеловеческих условиях режима. Пастернак был в числе первых читавших написанную кровью прощальную поэму Есенина. Ему было известно содержание предсмертной записки Маяковского. Благодаря мужеству и благоразумию он выжил. В "Докторе Живаго" он вынес приговор системе, ставящей ни во что личную жизнь человека, на что часто ценой своих жизней пытались указать его товарищи-поэты.
В этом много правды, и Рюле прекрасно это описывает. Однако, не будучи знаком с жизнью в Советском Союзе последних лет, он не представляет себе насколько мир Лары и Живаго далёк от чувств и представлений современного молодого поколения. Именно престарелые правители боятся этой книги и делают всё, чтобы её умолчать. Я не знаю, видят ли сегодняшние молодые в "Докторе Живаго" что-либо, кроме трогательной сказки или исторического и далёкого во времени романа, подобного "Анне Карениной". Вторая часть книги "Литература и революция" - наиболее ценная. В ней со знанием дела излагаются запутанные отношения между коммунизмом и немецкой литературой. Не будет преувеличением сказать, что, начиная с 1919 года, едва ли найдётся хоть один значительный немецкий автор, который бы не выразил бы своего позитивного или негативного отношения к коммунизму. Существует определённая глубокая приверженность историзма и последовательного идеализма марксистской идеологии германскому духу, из которого они взошли. Как показывает Рюле, крайне правые и крайне левые сосуществуют в Германии на общей почве убеждений тоталитаризма. Пакт Гитлера-Сталина, каким бы обманчивым и недолгим он ни был, смотрелся как аллегория подлинных взаимоотношений.
Рюле приводит примеры орфея сталинизма Иоганна Бехера и одарённого служителя марксистской идее журналиста Эгона Эрвина Киша. Он цитирует сентиментальные отрывки работ Анны Зегерс, показывая как её недавние повести предают талантливого автора, пытающегося придти примирить половинки полуправд социалистического реализма. Он освещает роль идеалов марксизма в исторических новеллах Генриха Манна и Леона Фейхтвангера.
В снабжённой необходимым документальным материалом главе он выдвигает мысль о том, что все разногласия между Генрихом и Томасом Манном отражают сложнейшие диалектические положения, а именно: столкновение германской мысли с искушениями противоположного ей по духу, но всё же связанного с ней правого национализма, с одной стороны, и радикального интернационализма, с другой.
В той части книги, где идёт речь о советской литературе, всякое повествование о жизни того или иного писателя непременно предполагает тему его насильственной смерти. Там, где речь идёт о немецких авторах - те же ссылки, убийства или самоубийства. Читая этот мартиролог с именами Оссиетского, Мюсама, Корнфельда, Теодора Вольфа, Фриделя, Толлера, Хасенклевера, Эрнста Вейсса, Стефана Цвейга, приходишь к мысли, что литература - одно из самых опасных занятий. После немецкой страницы "Литература и революция" переходит к головокружительному обозрению состояния дел в остальном литературном мире. Всего на тридцати страницах Рюле показывает влияние коммунизма на Камю, Сартра, Андре Жида, Малро, Элюара, Сэлина и Арагона. На следующих двадцати - представлены итальянские писатели Силоне, Павезе, Малапарте, Моравиа, Карпо Леви. Менее сорока страниц ушли на демонстрацию флирта с коммунизмом американцев Дос Пассоса, Эптона Синклера, Стейнбека, Хэмингуэя и Джеймса Фаррелла. В следующих коротких главах проносятся писатели Латинской Америки и Азии. Разумеется, эта часть повествования напоминает скорее краткий справочник имён и дат, чем обстоятельный анализ предмета.
В двух заключительных главах Рюле даёт описание главных отступников и бунтарей внутри лагеря марксистской литературы. Он пишет о "Полуденной тьме" Кестлера, о "1984" Оруэлла а также о печальных мемуарах Андре Жида и Стефана Спендера. В заключение, он повествует о восставших против сталинизма в 1956 году польских и венгерских авторах. Во время периода репрессий в Венгрии Тибор Дери был обвинён в руководстве враждебной государству организации. В то время по Будапешту ходила грустная шутка: "Кто же входит в эту организацию? - Венгерский народ". В самом конце Рюле напоминает нам о находящихся в заключении советских, китайских и других писателях. Сотрудничество литературы с коммунизмом было в одно и то же время близким и трагичным.
Если рассматривать книгу, как живую хронику с объёмным и упорядоченным материалом, то у неё много преимуществ. В то же время в ней много и поверхностного. Нередко описываемая проблема маловажна - просто нечего больше сказать об авторе, кроме того, что уже давно сказано. Зачастую это ведущие к упрощению домыслы автора. На протяжении повествования Рюле создаёт некие привлекательности, за которыми следуют хорошо просматриваемые откаты. Автор симпатизирует идеям коммунизма. Он описывает реалии партийной бюрократии и сталинских преследований. Он же и уходит в никуда. Красное божество предаёт его, а он иногда искажает реальности. В жизни всё было значительно сложнее. Вот несколько примеров.
Случай с Марло и есть та лакмусовая бумажка для взгляда критика внутрь искушений, которые тоталитарный режим предлагает гениальным авторам. Отношение Рюле к поворотам Марло лицом к коммунизму и отказам от него неадекватно в целом. Хотя он успешно сотрудничал и с левыми в интернациональных бригадах, и с правыми в кабинете маршала де Голля, сам он никогда не следовал никакой выработанной программе. Где бы он ни появлялся, он просто всегда держал нос по ветру. Он был просто эстетом в политике. Её суть никогда его не интересовала. Ключ к пониманию деятельности Марло лежит в замечании Вальтера Бенджамина о том, что те, для кого политика является искусством всё равно окажутся по какую-нибудь из двух сторон баррикад. Рюле, по всему, этого не замечает и никогда не ссылается на Бенджамина, который был самым последовательным критиком марксизма.
Роман Оруэлла "1984" не есть только притча о деспотизме Сталина, Гитлера или Мао, как настойчиво утверждает Рюле. Это отнюдь не однополярное повествование. Сатира Оруэлла одновременно и о полицейском государстве, и о капиталистическом обществе потребления с его извращёнными понятиеми о ценностях и их приоритетах. Новояз Оруэлла - это одновременно жаргон и диалектического материализма, и коммерческих объявлений, и масс медиа. Трагическая сила романа как раз в отказе Оруэлла видеть вещи только чёрно-белыми. Наше общество стяжателей боится писателя. Он заклеймил его в терминах, родственных тем, которыми он пользовался для описания заразы коммунизма. Оруэлл вернулся из Каталонии с элементами стойкой веры в гуманный социализм, в полной мере к принятию которого не готовы ни Запад, ни Восток. Делать из романа "1984" руководство по ведению холодной войны - значит неправильно интерпретировать и недооценивать его. Подлинная сатира на советское общество присутствует как раз в его романе "Скотный двор".
Аналогичные причины искажают взгляды Рюле и на Лорку. Несмотря на то, что он об этом пишет, причины гибели Лорки до сих пор не ясны. Это могла быть как личная месть, так и политическое убийство. Ещё пример. История с молодым польским писателем Мареком Хласко не только о том, что он не смог жить в коммунистической Польше и бежал в поисках свободы на Запад, но также и о том, что впоследствии "свободный мир" оказался для него в равной степени невыносим. Литература - вещь многоплановая и достаточно сложная. Она не подпадает под чёткое деление на коммунистическую и антикоммунистическую, как видится Рюле.
Так или иначе, но куда более значимый недостаток "Литературы и революции" - это отказ Рюле видеть разницу между марксизмом и коммунизмом или, если быть более точным, между коммунизмом как учением о морали и коммунизмом как бюрократической и политической реальностью. И в сталинской России и в подконтрольных ей странах это различие было извращено. В других уголках мира, в особенности когда речь идёт о сочувствующих коммунизму писателях Запада, это различие являлось определяющим. Рюле постоянно смешивает прокоммунистических авторов с теми, кто так или иначе просто позаимствовали у марксизма определённые исторические и социальные элементы для пользы своего искусства. Невозможно сравнивать Говарда Фаста с Роменом Ролланом. Разница между ними более чем велика.
Строго говоря, пользующихся известностью вне Советского Союза авторов, которые поставили своё творчество на службу Коммунистической партии и Советской политике, немного: Бехер, Арагон, Анна Зегерс, Фаст. В списке нет известных поэтов, новеллистов, драматургов, которых Рюле хотел бы там видеть. Все марксистские приобретения Фейхтвангера и Генриха Манна сводятся к определённому ощущению материализма и верности историческим фактам. Сартр принял от марксизма противоречивую поддержку своего крайне индивидуального видения надвигающегося исторического кризиса. У Шона О' Кейси коммунизм никогда не был более, чем донкихотским, исключительно анархическим криком ирландского чувства социальной несправедливости.
У Малапарте коммунизм - это нечто вроде карманного анекдота, маска грубого, раздражённого, но романтика. Для Пабло Неруды коммунистическая идеология является обещанием мстительной утопии. В каждом случае по-разному.
Более того, существует чёткое различие между разочаровавшимися в марксизме и теми, кто фактически разорвал все связи с компартией. В большинстве случаев такой разрыв ведёт либо на алтарь молчания, либо прямиком в Голливуд. С другой стороны, уход от марксизма - процесс живительный, оставляющий писательское воображение изрядно потрёпанным, но, всё-таки, живым. Так, в жизни таких писателей как Камю, Стейнбек или Силоне, марксизм сыграл даже освободительную роль. А когда они от него отвернулись, то сохранили внутри своего таланта своеобразную чёткость видения и навыки выражения морального протеста.
Поскольку Рюле отказывается проводить различительную черту между положениями гегелевского марксизма и коммунистической практикой, он не видит огромное влияние марксистских идей на западную эстетику и теорию литературы. Сознательно или бессознательно, современный взгляд на искусство в целом пропитан марксистским пониманием социальных контекстов и исторической динамики. Даже самые оголтелые из критиков обязаны марксистской традиции в своём понимании экономических и социальных процессов, лежащих по ту сторону поэтики. Наиболее весомый вклад марскизм безусловно внёс не в литературу, а именно в эстетику При этом Рюле едва упоминает имена Вальтера Бенджамина, Люсьена Гольдмана и Эдмунда Вильсона - трёх критиков, которые вместе с Лукашем принесли Западу самое ценное, что только было во взгляде марксизма на искусство.
Когда отвлекаешься от этой информативной, но односторонней книги, неудержимо возникают вопросы: "Где именно марксизм и коммунизм сыграли положительную роль в деле реализации таланта индивидуума? Где это произошло спонтанно? Обязаны ли мы столкновению литературы и коммунизма, породившему шедевры, которые в отсутствие такого столкновения не были бы созданы?" По моему мнению, даже если не учитывать русскую поэзию периода 1917 - 1925 годов, ответ на последний вопрос будет утвердительным.
Два значительных современных романа, "Удел человеческий" Андре Мальро и "Слепящая тьма" Атрура Кёстлера, произведены на свет непосредственно в результате столкновения коммунистического движения с жизнью и творчеством писателя. Более того, они остаются современными, потому что они разглядели в коммунизме и зло, и благородство. Если продолжить вектор, то мы увидим наряду с жестокостью, подлостью и жестоким подавлением личности - самопожертвование, отвагу и глубочайшее убеждение в способности человека жить и умирать за идею. Вне марксизма и приверженности партийной идеологии выдающийся драматург века Бертольд Брехт по всей вероятности не состоялся бы. Его пьесы "Трёхгрошовая опера", "Мамада Кураж и её дети", "Взлёт и падение города Махагони" стали классикой. Они прижились в общечеловеческом репертуаре, но они глубоко укоренены как в личном коммунизме Брехта, так и в исторической ретроспективе коммунистического движения в Германии. К восточному Берлину Брехт тяготел всю свою жизнь.
Самые лучшие образцы поэзии Арагона неотделимы от мировосприятия коммунизма. То же касается "Доктора Живаго". Это парадоксально, но факт. Невозможно понять этот объёмный, философичный, часто противоречивый роман, не осознав насколько глубоко Пастернак был вовлечён в горести и надежды русской революции. Некоторые склоняются к мнению, что роман является мольбой о революции более всепоглощающей и частной, чем та, которая привела к созданию советского строя.
У разных авторов элементы марксизма и коммунизма в произведениях искусства зачастую выполняют роль некоторой маскировки или удобного кода для выражения собственного радикализма. Это произошло в случае с пьесами О'Кейси и стихами Элюара. Иногда попытка автора услужить партийной идеологии заканчивается чудовищным перевёртышем: всем памятен портрет Сталина кисти Пикассо, на котором изображён задумчивый молодой человек с рассеянным взглядом и усами в Викторианском стиле. Таким образом Пикассо отдал последние почести умершему.
И, наконец, самый трудный вопрос о взаимоотношениях искусства и тоталиторизма. История учит, что автократия, будь то в Риме эпохи императора Августа, во Флоренции в эпоху Ренессанса или при дворе Людовика Четырнадцатого, несёт в себе угрозу литературе и искусству. Тираны и поэты часто находили общий язык (вспомним отношения того же Сталина с Булгаковым и Пастернаком). Но как долго развивается абсолютизм до того момента, когда полностью подчинит себе искусство? Где та линия, которая разделяет проводника идей своего общества от партийного пропагандиста? В чём различие между одой Эндрю Марвелла Кромвелю и рапсодиями Бехера Сталину и Ульбрихту? Если книга Рюле не даёт ответа, то, по крайней мере, проливает достаточно света на суть проблемы. Эти замечательные вопросы ещё ждут своих исследователей.

Перевод с английского Эдуарда Хвиловского