Камил Хофман, 1932. Прага.

За выдающиеся заслуги перед Чехословакией Камилл Хофман получил звание Дипломатического Советника, которое смеха ради переделал в Юмористического Начетчика. Такое снисходительное или даже ироничное отношение к иерархиям и статусам нередко встречается у поэтов.
Камилл Хофман родился в Колине в 1878 году, он был двенадцатым и последним ребенком в семье. Отец семейства владел небольшим постоялым двором на окраине города. Камилл вырос среди чешских извозчиков. С детства он говорил и писал на чешском и немецком. Воспитала его старшая сестра, унаследовавшая постоялый двор. Все девять братьев стали коммерсантами. В начале XX века Камилл Хофман завоевал признание двумя томиками поэзии, близкой народному фольклору: Адажио тихих вечеров (1902) и Ваза (1910). В 1920-м Хофман обратился к политике. Он не бросил стихи - просто перестал печататься.
Во времена Веймарской республики он становится пропагандистом чешской культуры в Берлине. Сразу после установления Республики Масарик вызывает 40-летнего Хофмана в Прагу и поручает ему создать журнал "Пражская пресса" на немецком языке. Понимая, что новое государство пропитано чешским и немецким шовинизмом, президент задумал печатный орган, который бы разъяснял немецкоязычным гражданам новые принципы страны, в которой они живут.
Хофманн переводил Масарика с чешского на немецкий: "Я хочу мира практического, не утопического, это значит, что для того, чтобы удержать мир, я употреблю всю мощь сообразительности и любви к народу и человечеству. Нам нужен мир для строительства государства и счастья для всех, поэтому мы обдуманно и неустанно будем трудиться ради мира. А мир нужен всем народам и всем государствам так же, как и нам". ¹
В 1921 году выходит первый номер "Пражской прессы", и Хофман получает новое, не менее ответственное назначение: пост пресс-атташе в чехословацком посольстве в Берлине. Приезжая с отчетом в Прагу, он, как минимум раз в месяц, встречается с Масариком. Он полностью разделяет представление президента о Чехословакии как симбиозе трех народов: чешского, немецкого и еврейского.
В Берлине Хофман сближается с кругом, в который входят поэт и режиссер Бертольд Фиртель ², "политический дадаист" В. Меринг ³, Альфред Дёблин ⁴, издатель Самуэль Фишер и режиссер театра и кино Эрвин Пискатор ⁵. Хофман знакомится и со знаменитым сатириком Карлом Краусом ⁶ и входит в его ассоциацию. Благодаря усилиям Хофмана немецкая читающая публика открыла чешскую поэзию.
По делам журналистской службы Камилл Хофман часто наезжал в Вену, где сдружился со Стефаном Цвейгом, и они вместе перевели на немецкий книгу Бодлера "Стихотворения в прозе". Там же Хофман стал свидетелем провала либералов в парламенте и роста национализма.
В 1932 году Камилл Хофман записывает в дневнике:
"Вся Германия готовится к гитлеровской диктатуре. Даже и без нее фашизм уже на 75% здесь, - и затем добавляет, как напоминание самому себе. - Все зависит от того, выживем ли мы в долговременной перспективе. Если да - тогда, возможно, кому-то и удастся приветствовать новый мир".
30 августа 1932 года Хофман сидит в дипломатической ложе в рейхстаге, слушая коммунистку Клару Цеткин. Она еще открыто называет нацистов убийцами, но дни ее уже сочтены. С приходом Гитлера отношения между Германией и Чехословакией, до поры до времени нормальные, начинают ухудшаться. На смену заболевшему Масарику приходит Бенеш. Он повышает Хофмана до министерского ранга и держит его в Берлине до самых Мюнхенских соглашений.
30 ноября 1938 года, после "Хрустальной ночи", Хофман возвращается в Прагу. Бенеш подает в отставку и покидает страну. Министерство иностранных дел не может терпеть у себя еврея - Хофмана увольняют. Навестив детей в Лондоне, он оставляет у них свой дневник. Он знает, что немцы вот-вот войдут в Прагу - и все-таки считает, что должен оставаться там. "Он не хотел даже говорить об этом, - вспоминала Эдит Япу-Хофман, дочь поэта. - Он всегда был очень самодостаточным человеком. Расстояние между ним и нами, его детьми, увеличивалась по мере того, как он становился старше. Он водил компанию лишь со своими книгами, которые ценил превыше всего. Отец мог уехать из Праги, еще когда немцы только начинали строить терезинское гетто, - у него была шведская виза. Однако он остался и пристально следил за ходом событий, как бы говоря: "Ну вот, весь спектакль мы уже посмотрели, теперь досмотрим концовку".
Последний раз Эдит видела отца сразу после заключения Мюнхенских соглашений.
"Он приехал к нам с братом в Лондон в октябре 1938 года. Мы, конечно, стали уговаривать его и маму остаться. Он отказался. Он сказал: "Ну сами посудите, на что немцам старик, просиживающий целыми днями в Национальной библиотеке?"
После оккупации Хофман начал писать аналитические обзоры текущих событий, которые разными путями переправлял дочери в Лондон. Он хотел, чтобы она публиковала их в британской прессе без указания имени автора. Но никто не желал их печатать. Положение евреев в Праге все ухудшалось. В конце концов добрались и до Хофмана - не помог и дипломатический статус.
Сесиль Фридман, приятельница Хофманов, пережившая Терезин, писала:

Терезин, 1996

"Между 1939 и 1942 годами Камилла Хофмана многократно подолгу допрашивали в гестапо. 13 апреля 1942 г. он и его жена были включены в терезинский транспорт. Это была спецакция - их отправляли по особому распоряжению гестапо. Шведский консул попробовал вмешаться, но его резко осадили. Кто-то позвонил из Праги иностранному корреспонденту в Берлине. Корреспондент немедленно связался с Министерством иностранных дел рейха. Мейснер, бывший тогда министром внутренних дел, очевидно потребовал от гестапо отменить депортацию Хофманов. 17 апреля Хофманы получили официальное уведомление, что их сняли с транспорта. Тем не менее 20-го гестапо снова вызвало Хофмана. Эсэсовец Карл Рам, будущий комендант терезинского лагеря, арестовал Хофмана прямо на допросе и отправил под конвоем в тюрьму. В то время такое случалось часто. Гестапо, всемогущий орган нацистского террора, делало все, что ему заблагорассудится, без всякой оглядки на другие учреждения рейха и Протектората. 22 апреля Хофманов отправили в Терезин. Они поехали без багажа, не взяв даже минимального запаса еды. Через полтора месяца в Праге был убит гауляйтер Гейдрих. Хофман говорил потом, что Терезин спас ему жизнь - если бы он оставался в Праге, наверняка попал бы под репрессии. Многие были казнены тогда по подозрению в соучастии".
28 октября 1944 года, в годовщину образования Республики Чехословакии, из Терезина в Освенцим уходил последний эшелон. В честь праздника к платформе вместо скотовозов были поданы пассажирские вагоны. Камилл Хофман вместе с женой заняли место в купе.
"Д-р Хофман не годился для транспорта по возрасту, но фрау Хофман была пятью годами младше мужа, и она оказалась в списках. К тому же в поезде оставались незаполненные места…", - рассказывал нам господин Нойфлис, терезинский садовник.
Когда в 1946 году д-р Лео Бек прибыл в Лондон, дочь Хофмана спросила его:
"- Вы что-нибудь слышали в лагере о моем отце?
- Как же, как же - мы встречались с ним каждый четверг вечером.
- О чем вы говорили?
- Ах, о немецких романтиках". Бек рассказал, что он сопровождал Хофмана и его жену на транспорт. Когда они прощались, Хофман сказал: "Пережили это, переживем и все остальное" ⁷.

Терезинские стихи Камилла Хофмана

Благодаренье

Я Богу возношу благодаренье
За то, что он придумал сновиденье.
Через единственную эту дверцу
Приходишь ты, любимая, ко мне
На зов тебя заждавшегося сердца.
Что боль моя в текущем злобно дне?
Что ссылка для меня и стен тиски?
Одна лишь ночь, одна лишь ночь теперь
Мне обещает выход из тоски, -
Приходишь ты, любимая, ко мне
Через единственную эту дверь.
Но в эту ночь мое сердцебиенье
Забыло о себе: ты в сновиденье
От горя одиночества бледна
Ко мне простерла раненые руки.
- Любимая, в какой мы долгой муке! -
Я раны зализать хотел, как зверь,
Припал к рукам... Но ты ушла из сна
Все через ту же потайную дверь.

Все будет, как прежде

Все будет, как прежде, дитя мое,
Когда нас не будет в живых.
Хоть смейся, хоть плачь, то же самое
Всё будет на кругах земных.
Отчизна и счастье - заранее
Отбрось от себя их. Ну что ж,
На вечных дорогах страдания
Лишь посох дорожный хорош.
Дитя мое, будет, естественно,
Мир тем же, какой он при нас.
Ты лист на ветру. Пусть болезненно,
Но вырвись на волю сейчас.

После полуночи

После полуночи зря ты свой морщишь лоб,
Бедное сердце свое бросаешь то в жар, то в озноб.
Время гонения так потрудилось, чтоб
Были напрасными бденья, горенья твои,
Напрасными вера, любовь, заблужденья твои,
Напрасными горе твое и все грезы твои,
Напрасными все устремленья и слезы твои.
Время безжалостное оставляет рубцы
Вновь на растерянном кровоточащем лице,
Гасит в глазах твоих свет и в вечность прячет концы.

Ты, мост из пения

Ты, мост, - из пенья-пророчества,
Разрушат, хоть в крик кричи.
Великое одиночество
Тонет в звездной ночи.
Скоро в утлом суденышке
Вдали пропаду навсегда.
Я сам в пространстве сегодняшнем -
Блуждающая звезда.
Ты, мост, сотворенный из пения,
Еще помаячь мне, мост!
Уже голубым забвением
Веет от вечных от звезд.

Если я и живу, то только потому, что отражен.
Г.Г. Адлер

Судьба "универсального духа", как назвал Г.Г. Адлера Юрген Зерке в своей книге "Богемские деревни", сложилась неудачно. Многогранная личность - поэт, прозаик, историк, музыковед, социолог, философ, теолог, - он опубликовал при жизни несколько книг, к которым многие отнеслись враждебно, при том что такие писатели, как Канетти и Бёлль, высоко ценили его талант.
В войну он потерял 18 человек из своей семьи, включая жену и родителей.
В 1955 году, уже в эмиграции, Адлер напечатал монументальный труд "Терезиенштадт. 1941 - 1945. Облик общества насилия", состоящий из трех частей: "История", "Философия" и "Социология". Адлер рисует монументальную картину искусственно созданного социума, напоминающего "военный коммунизм" в Советской России. Жанр этой книги можно определить как документально-художественное исследование, по своей фундаментальности и разоблачительной силе она сравнима с "Архипелагом ГУЛАГ", разве что написана двадцатью годами раньше. Разбирая с помощью документов структуру и механизмы общества принуждения, Адлер беспощаден не только к нацистам, но подчас и к их жертвам. Желая в ненормальной ситуации сохранить видимость нормальности, жертвы создают бездушную бюрократическую систему, где ими самими распределяются повестки на смерть, где их же полиция сажает во внутреннюю тюрьму за украденную картофелину и т.д.
После войны, когда гнев народов обрушился на всю немецкую нацию, Адлер доказывал, что виновата не нация, а нацизм. В то время выходили книги и фильмы, рассказывающие о пережитых ужасах, и позиция Адлера вызвала резкий протест. Социалистическая Чехословакия издавала литературу про войну и антифашистское подполье, а сам Терезин был известен лишь своим мемориалом "Малая крепость", где гестаповцы пытали и убивали антифашистов, да еще музеем чехословацкой милиции. Понятно, книга "предателя", уехавшего в эмиграцию, там замалчивалась. В Израиле адлеровский "Терезиенштадт" не приняли из-за нелицеприятного отношения автора к сионизму, однако в 60-м году во время процесса над Эйхманом ему вручили эту книгу "для освежения памяти", и он читал ее в израильской тюрьме.
Лишь спустя 17 лет после смерти писателя его труд был наконец опубликован по-чешски. В 2005 году, возможно, выйдет третье немецкое издание. На английском и иврите книга не издана и по сей день.

Адлер родился 2 июля 1910 года в Праге, в семье переплетчика. Взращенный в немецкой и австрийской культуре, он жил взаймы, как герои романа Ремарка. Семья была ассимилированной, родители верили в прогресс и просвещение, и лишь по еврейским праздникам вспоминали о кровном родстве с Народом Книги. Отец больше всего на свете увлекался коллекционированием марок и вел в газете уголок филателиста. Мать Адлера постоянно болела и почти все время проводила в санаториях, мальчик рос у тетушек.
С 10 лет Адлер путешествовал по "литературному ландшафту". Отец направил сына учиться в немецкую школу в Бенешов, в Южной Богемии, где школьная учительница по собственной инициативе обучила его чешскому. Там его, левшу, заставили писать правой рукой. Через два года отец перевел его в Дрезден, в интернат, который Адлер назвал "мой первый концлагерь"; позже он описал его в романе "Панорама". Из Дрездена - в гимназию в Моравскую Требону. "У меня все выходило шиворот-навыворот", - вспоминает Адлер. Лишь в 1925 году он вернулся в Прагу и поступил в немецкое реальное училище. Там он подружился с будущим знаменитым антропологом Ф. Б. Штейнером и Вольфом Салюсом, сыном чешского лирика Хуго Салюса (1866 - 1929). Вокруг него возник литературно-философский кружок. В то время Г.Г. Адлер увлекался мистической философией Якоба Бёме, Ангелуса Силезиуса и Мейстера Экхарта. Адлер сидел за одной партой с Феликсом Кафкой, племянником писателя, чье имя тогда ему ничего не говорило; современной литературой он тогда не увлекался, его любовью были Гёте, Гельдерлин, Жан Поль и Клейст. Но уже в 20 лет он прочел Музиля, а в 22 - Кафку.
Гимназию Адлер покинул на три года раньше, чтобы всецело посвятить себя творчеству, и, сдав все экзамены экстерном, поступил в Пражский университет. Там он изучал музыку, искусство, литературоведение, философию и психологию. Тогда же он стал частым посетителем кружка, возникшего вокруг богемного чешского поэта Э. Лешеграда и известного фотографа Фр. Дриткола.
Во время захвата власти Гитлером в 1933 году Адлер собирал в Прусской библиотеке в Берлине материалы на тему "Клопшток и музыка". В 1935 году в Праге на кафедре профессора Г. Бекинга он защитил диссертацию "Музыкальный ритм как источник познания". Бекинга он высоко ценил, несмотря на то что тот вступил в нацистскую партию:
"Во время оккупации Бекинг помешал немцам растащить Страговскую библиотеку, ценнейший книжный фонд страны, - писал Адлер. - В 1945 году чехи и русские порешили Бекинга на школьном дворе вместе с другими немцами. Он явился, когда вызвали немцев, состоявших в НСП. Его поставили к стенке и расстреляли".
В 1935 году Адлер получил должность в пражской "Урании", Доме народного образования. Там с ним познакомился Элиас Канетти; много позже он описал Адлера в книге "Перемигивание" (1985):
"Его отличал настрой высокого идеализма; он, который скоро станет жертвой поругания, жил так, будто не существовало времени. Он был очень глубоко укоренен в немецкой культуре - таких людей и в самой Германии днем с огнем не сыщешь. И при этом он был тут, в Праге, с легкостью читал по-чешски, знал и ценил чешскую литературу и музыку. Он объяснил мне все, что я не понимал, и очень меня увлек".
Тогда же Адлер начал свой долголетний труд "Введение в экспериментальную теологию", который был опубликован лишь в 1987 году, за год до смерти автора.
В 1938 году Адлер влюбился в докторшу Гертруду Клепетарову. Они обручились и сразу же решили уехать в Бразилию. Адлер пробыл там полгода, готовясь управлять бразильской фирмой, и вернулся в Прагу, чтобы увезти Гертруду и всю ее семью. Виза у них уже была, но тут серьезно заболел отец Гетруды. Адлер ждал. В Прагу вступили немцы.
В этой серой пустыне
Никто не взывает к смыслу...
Кому эти запоздалые молитвы?!

1939

На чешской земле мне не было места ⁸

В августе 1941 года Адлера отправили на строительство железной дороги в рабочий лагерь возле Иглавы. В октябре начались депортации из Праги в Лодзь, и они с Гертудой поженились, чтобы их не отправили порознь. Зимой 1941/42 годов Адлер работал в фондах пражской еврейской общины. В том же 1942 году были уничтожены его родители, 60-летний отец в Хлемно, 57-летняя мать в Тростинце.
В ночь с 6 на 7 февраля 1942 года гестаповцы позвонили в дверь.
"К счастью, наши вещи были уже уложены, так что проблем не возникло. Был сильный холод, но еще сильнее была тоска и отвращение при мысли о собственной беззащитности. Прежде чем мы ушли из дому, нам пришлось заполнять бесчисленные бланки; явилась хозяйка дома и как ворона, налетевшая на падаль, стала красть все подряд; еврейские помощники по погрузке в транспорт были все сплошь бандиты и воровали все, что попадалось под руку" ⁹.
Через несколько дней Ганс и Гертруда оказались в терезинском лагере, которому Адлер дал такую характеристику:
"Маска дьявола над бездной, маска, которую в адском танце напялила на себя Смерть".
В гетто он написал роман "Рауль Фейерштейн", "мой Фауст", как он говорил; в 1943 году закончил первую версию "Экспериментальной теологии"; кроме того, он писал реалистические рассказы-зарисовки и стихи. Подготовил сборник поэзии "Терезинские снимки", в него вошли стихи, посвященные Геральдине, как называл Адлер жену.
"В Терезиенштадте я не желал быть причисленным к категории интеллектуалов, - писал он. - Я не рассчитывал выжить, но в то же время знал, что выживу. Я делал все, чтобы выжить. Как "выживальщик" я был сам себе "жалельщик".
"Не желая быть причисленным", Адлер все же выступал с лекциями, о чем свидетельствуют тезисы, найденные в архиве, и списки культурных мероприятий. Например, 3 июля 1943 года он выступал по случаю 60-летия со дня рождения Франца Кафки, а в докладе "Поэзия пражской школы" говорил о Терезине как о последнем прибежище представителей этой школы и ее лирики на немецком языке. Он высоко ценил молодых терезинских поэтов, пишущих по-немецки: П. Кина ¹⁰, Г. Кафку ¹¹ и Г. Кольбена ¹². После войны Адлер собрал все, что осталось от их поэтического наследия, но почему-то так и не издал.
Гертруда заведовала центральной медицинской лабораторией. Благодаря ее административному положению супруги продержались в Терезине два с половиной года. "Я обязан ей жизнью", - многократно повторял Адлер. Гертруда занималась интенсивными исследованиями в области гематологии и читала лекции на медицинских семинарах. Один из ее докладов был опубликован после войны. ¹³
12 октября 1944 года Адлеры с матерью Гертруды стояли в очереди на отправку. Папку с терезинскими трудами Адлер в последний момент решил оставить на хранение Лео Беку: как член Совета старейшин тот не подлежал депортации.
Супруги расстались на платформе Освенцима:
"Теща попала не в ту очередь, а Гертруда заранее предупредила меня - что бы ни случилось, она никогда не покинет мать... В конечном итоге все оказалось совершено бессмысленным; погибли вместе и порядочные и подлецы".
Адлер был в Биркенау 14 дней. Горька оказалась наука выживания. Он видел, как одного еврея в присутствии нациста избивал староста блока, тоже еврей, слышал истошные крики жертвы и ни на секунду не сомневался в реальности происходящего. Оказывается, староста лишь инсценировал брутальность, а избиваемый ему подыгрывал. Как только нацист ушел, "жертва" радостно захихикала. "Тогда я сказал себе: вот как надо выживать в лагере".
В лагере Нидероршель близ Бухенвальда Адлер познакомился с лагерным врачом Одисом, участником французского Сопротивления. Тот спасал истощенных детей инъекциями глюкозы. Вокруг врача собрались местные интеллектуалы, в том числе 16-летний Иван Ивани, впоследствии известный югославский писатель и переводчик И.Б. Тито. После войны он вспоминал, что Адлер прочел лекцию про Ницше, и так он впервые о нем узнал. Но кружок был разогнан, а Адлер, Одис и многие другие были отправлены штрафным транспортом в лагерь Лангенштейн-Цвиберге, строить самолеты в подземном цеху.
"На селекции я остался один с двумя доходягами, - вспоминал Адлер. - Я знал, что на физической работе мне не выжить. Еще до того, как эсэсовец ко мне обратился, я уже знал, что только наглость, "хуцпа" может меня спасти. "А ты кто?" - спросил он. Я вытянулся во фрунт и отчеканил: "Доктор философии"! Я спасся благодаря неожиданному ответу, который обычно был равносилен самоубийству. Эсэсовец спросил, умею ли я печатать по-немецки, и я был назначен "машинистом".
"Случилась невероятная история, - рассказывал впоследствии Ивани. - Адлер стал "романистом" у лагерного капо, матерого уголовника. Таким образом он спас свою и мою жизнь; в конце, когда все буквально умирали с голоду, мы то и дело получали еду".
По окончании войны Адлеру вместо полосатой пижамы достался мундир СС. "Смотрите, отброс носит вашу одежду!" - ерничал он.

20 июня 1945 года Адлер вернулся в Прагу.
"Преследование немцев шло полным ходом. Стоило только кому-нибудь заговорить на улице по-немецки, и толпа избивала его до смерти. На Градчанах, на стадионе имени Масарика, был устроен концлагерь для немцев. Было много детей, оставшихся без родителей. У них не было понятий об элементарных человеческих нормах. Все исчезло. Из своего лагерного опыта они вынесли одно: самое большое зло на свете - это работа".
Адлер не желал мести. Он стал воспитателем и учителем детей-сирот. К тем, что пришли из гитлеровских концлагерей, он добавил подобранных на пражском стадионе. Для него, как и для христианского проповедника Пшемысла Питера, с которым он работал, национальность значения не имела.
Художник Иегуда Бэкон, один из воспитанников Адлера, говорит, что тот заменил ему погибших родителей.
"Адлер показал мне Прагу, музеи - он был моим спасением. Он дал мне первые уроки по истории искусств, а в музее заставлял стоять перед картиной минимум четверть часа и смотреть. Он отвел меня учиться к художнику Вилли Новаку, которого сначала преследовали фашисты, а потом - сталинисты".
В Праге Адлер полтора года занимался восстановлением Еврейского музея, но в феврале 1947 года уехал в Лондон.
"Я не чех. Я принадлежал к немецкой культуре, которая в Чехословакии была уничтожена. На чешской земле мне не было места. Прага стала для меня погибшим городом, кладбищем".

В Англии Адлер прошел трудный путь "чужака" - немецкого писателя еврейского происхождения. Полгода он читал лекции для немецких военнопленных, потом перебивался переводами. Адлер женился на скульпторше Беттине Гросс. У них родился сын Джереми, ныне профессор по немецкой литературе.
Лишь после выхода "Терезиенштадта" Адлер получил признание. Ему было присвоено профессорское звание в Вене, премия Института им. Л. Бека и другие награды, но он так и остался забытым поэтом.
Сгоревшие надежды
Остались на обочине,
Слышны лишь отзвуки из прошлой дали.
Услышанное робко вопрошает,
Угасшее будущее молчит...
Если бы все это случилось только с ним одним, он стал бы, возможно, совсем другим писателем. Но, как человек внутреннего долга и ответственности перед правдой, он занялся историей. В автобиографическом романе "Панорама", опубликованном после двадцатилетнего ожидания и получившем литературную премию Вийона, Ганс Гюнтер Адлер приходит к утешительной идее милосердия и великодушия, ибо "на каждом из нас лежит вина за то, что происходит в мире".

Процессия

Они ничего о тебе не знают. Но ты-то знаешь, -
Они из жизни выталкивают тебя
Даже из этого места, где ты провожаешь

Армию обреченных, душой скорбя,
Даже из этого места, которого прежде
Ты терпеливым словом когда-нибудь

Мыслил достичь, но палачи надежде
Путь преградили, готовя смертельный путь
Твоей одинокой мысли, духу и телу:

Держат тебя, как свору, на поводке, -
То отпускают слегка, то натягивают до предела,
Гибель твоя - у этого сброда в руке.

И только слово твое, застрявшее в глотке,
Выносит тебя за этот замкнутый круг
В дальнее озеро, где твоей жизни лодка

На много осколков разбилась вдруг.
И все ж не робей пред самой последней поездкой,
Перед тобой утесов сплошных стена, -

И все ж не робей и не медли, поскольку повесткой,
Смерть твоя, видимо, предрешена.
Ты должен дойти, добрести, доползти до мрака,

Сгущенного в горечи и в ночи,
Ты стал мишенью нелюдей, но, однако,
К тебе, как к смерти, прикованы палачи.

Закатный пожар, сочиненный на дне оврага,
Тебя обрекает на вечный суд,
Еще при жизни твоей твои уничтожены блага,

Но капли гордого света по лбу твоему текут.
Враги ничего о тебе не знают, но в час крушенья
Всё, наконец, твое. От жизни отказ

Их не смягчает, но каждое их движенье
Тебе, как ни странно, подчинено сейчас.
Ты им не известен совсем, но сейчас, без сомненья,

Известны душе твоей ихнего ада круги.
Ты - жертва, благословившая смерть, и этим благословеньем
Живы твои враги.

Жизнь да и смерть никому не проходит даром,
Ни тебе самому, ни врагам твоим,
И когда, внезапно застыв, становишься ты пожаром,
Они делят добычу - твой след, твой пепел, твой отлетающий дым.

Терезин, 1943

Люблю жизнь, глупую, страшную, печальную, великолепную, не знаю за что, просто люблю ее.
Пётр Кин. Из письма Ильзе Странской, 1939
Беги, Кин, не оставайся здесь!
Петер Вайс. Из письма Петру Кину, 1939

Детство в Варнсдорфе

П. Кин. Портрет отца. 1938

Франтишек Пётр Кин, единственный сын Ольги и Леонарда¹⁴, родился 1 января 1919 года в Варнсдорфе. В небольшом северо-чешском городке на границе с Германией жили чехи и немцы. Судя по количеству немецких школ, там преобладало немецкоговорящее население. В городе не было ни еврейского кладбища, ни синагоги. Мы не знаем, был ли наш герой крещен, хотя второе имя - ангела-заступника - ребенку дают именно при крещении. Кин появился на свет сразу по окончании Первой мировой войны и через три месяца после провозглашения Независимой Республики. Свобода кружила головы, бюрократия временно ушла в подполье, и имя ангела можно было вписать в свидетельство о рождении и без церковного обряда. "Ангельское" имя вытеснило главное, остался Пётр Кин.
Леонард Кин, отец Петра, вернулся с Первой мировой войны инвалидом; он был ранен в голову и ослеп на один глаз. На рисунках Кина он выглядит стариком. Семья жила в пригороде Варнсдорфа, где у дедушки Эдмунда Кина была ткацкая фабрика. Семья Ольги происходила из Моравского городка Бзенец, близ Ходонина. Ее влияние во многом определило характер Петра. Позже его ученики в один голос будут говорить о том, какой он был ласковый, приветливый, улыбчивый и сердечный.

Брно

В 1930 году семья переехала в Брно. Во время экономического кризиса текстильное предприятие Кинов потерпело крах, на одну пенсию инвалида войны прожить было невозможно. В большом городе устроиться проще, к тому же, в отличие от Варнсдорфа, в Брно была большая и деятельная еврейская община. Пришли на помощь и родственники Ольги.
Столица Моравии процветала. Металлургическая промышленность давала хорошие доходы, город расширялся, перестраивался и не скупился на культуру. Университет, основанный в Брно президентом Масариком, был на хорошем счету в Европе, город славился своими композиторами, консерваторией и театрами. Переезд вызвал разительную перемену в жизни пятнадцатилетнего Петра.
Он продолжал учиться в немецкой гимназии, каких в Брно было немало, но главное, он рисовал, переводил и запоем сочинял стихи.

Я - комок великой печали,
от которой всякий бежит.
Я - комок великой печали,
в неизвестность мой путь лежит.

Что ни шаг - иностранца поступь,
А мой взгляд - холодный пожар,
одежонка - зола. Я просто -
одиночества нищий дар.

Я, великой печали потомок,
от всего и от всех далёк.
Заблудившийся в мире ребенок,
я во времени одинок.

Как здесь не вспомнить 14-летнего Гануша Гахенбурга, узника Терезина: "Кто я, блуждающий в мире ребенок?", или его же: "Я забрел случайно в сей мир, который есть тайна" ¹⁵. Другая тема Кина - переживание за мир, на который обрушилась цивилизация.

В своем необъятном царстве
месяц, ленив и толст,
плывет в небесном пространстве,
будто инспектор звезд.

Так много тысячелетей
как ему не претит
Катить по одной орбите
И не менять пути?

Когда-то внушал он оды
поэтам в ночной тишине,
но свет его вышел из моды
и резко упал в цене.

При технике современной,
чьи скорости - чудеса,
кому нужны во вселенной
старые небеса?

Он остро чувствовал агрессию и бесчеловечность толпы.
В круге яркого света двое голых парней
друг за другом следя, бьются яро, -
кто проворней из них, кто сильней, кто хитрей,
у кого лучше точность удара.
Пот стекает с висков, как поток в слепоте,
возбуждая дурные инстинкты в толпе.

И такой принимает борьба оборот,
что лишь дикость сулят эти дикие игры:
запах бойни пьянит, зал, зверея, ревет,
воздух кажется шкурою тигра.
Мышцы напряжены, сжаты все кулаки, -
Все друг друга вот-вот разорвут на куски.

Вот уж голых парней подпирает канат.
Бой окончен. Все к выходу рвутся.
Напряжение падает, люди галдят.
В оркестровой же яме одни остаются
Два усталых потерянных человека.
Гладиаторы нашего века¹⁶.

Кин пробует себя и в разных формах прозы. Под влиянием любимых писателей, Достоевского и Кафки, он сочиняет фантасмагорические пьесы, киносценарии, сказки-пародии на современность и просто рассказы. Все это объединено одной темой - одиночество в толпе. Юный герой (Пётр Кин) идет в кино - попадает на дрянной фильм (описание бессмысленного плебса, восхищающегося фильмом); хочет купить газету, не может - потратил все деньги на билет; пристраивается к человеку, который читает газету, чтобы прочесть через его плечо, что творится в мире, но тот выбрасывает газету в канал.
Кин ищет себя в рисунке. Природное чувство формы и линии помогает ему не запутаться в деталях, он не перерисовывает натуру, а одним росчерком пера схватывает характер. Его вдохновляет музыка и часто он рисует в кафе, где играет джаз, или дома, под граммофон.

"Официна Прагенсис"¹⁷ и Пражская академия художеств

Получив в 1936 году аттестат зрелости, Кин уехал в Прагу, в авангард новой культуры. В ту пору столица Чехословакии приняла к себе евреев и политических беженцев из Австрии и Германии. Оказавшись на свободе, известные прогрессивные журналисты, писатели, музыканты, режиссеры и художники открывали свои клубы, публиковали сатирические статьи в журналах и газетах, давали концерты и спектакли, открыто высказывали свое мнение в прессе, что было запрещено на их родине после введения "Нюренбергских законов". В Праге теперь жили Оскар Кокошка, Макс Бекман, Джон Хартфильд, на выставках экспонировались антифашистские карикатуры, в "Освобожденном театре" шли острополитические спектакли. Пётр Кин поступил в частную школу прикладной графики под названием "Официна Прагенсис". Руководил ею Хуго Штайнер, известный по тем временам книжный оформитель. "Штайнер был делягой и садистом, может из-за малого роста и неприятной внешности. Он брал всех, способных и бездарных, лишь бы платили. У него были свои любимчики и козлы отпущения. Кин был любимчиком. Над ним он бы не посмел издеваться, но была у нас одна не очень способная студентка, так ту он заставлял три часа смешивать краски, пока не выйдет "хороший" оттенок". ¹⁸

Петр Кин (пятый слева в верхнем ряду) в группе студентов Вилли Новака (второй слева в нижнем ряду). Пражская академия художеств, 1938. ПТ

В отчетах академии художеств за 1937 год Франтишек Пётр Кин числится студентом профессора Вилли Новака по классу живописи.
"Кин был самым младшим из студентов, ему только исполнилось 18 лет. Он был очень талантлив, и Новак его сразу отметил. Этюды обнаженной натуры, учебные наброски Кина, выглядели законченными художественными произведениями"¹⁹.
Кин не случайно выбрал в учителя профессора Новака²⁰. Это была личность легендарная; друг Франца Кафки, Макса Брода, Томаса и Генриха Маннов, основатель группы "Восьмая", появление которой на сцене чешской культуры (1907 - 1908) тесно связано с возникновением чешского авангарда. Но в 1937 году школа Новака была более всего известна своей левой, антифашистской ориентацией.
Зрелый художник, человек с прямыми и ясными взглядами, Новак обсуждал со своими студентами не только современную живопись, но и гражданскую позицию художника. По его мнению правдивое искусство само по себе и есть отпор фашизму, в этом его социальная задача.
В группе было 10 студентов, из них - три еврея, Пётр Кин, Эвжен Неван²¹ и Петер Вайс²² из Германии. Последний тоже писал прозу, стихи и пьесы, и даже публиковалcя в немецких журналах. Разносторонняя одаренность, любовь к немецкой поэзии, чужестранность, - все это прочно связало их друг с другом. Политиммигрант Петер Вайс был начисто лишен иллюзий относительно будущего, но Кин от этих разговоров уходил, ему было хорошо в Праге.
"Помню, как однажды, когда мы с Кином шли на занятия, - вспоминал однокурсник Петра Франтишек Ироудек, - за нашей спиной что-то с шумом грохнулось на мостовую. Когда мы обернулись, то увидели мать-самоубийцу с грудным ребенком, она выпрыгнула вместе с ним из окна. Говорили, что она была беженкой из Австрии. Кина это зрелище привело в жуткое состояние"²³.

Петр Кин. Фото, 1936. ПТ

В атмосфере надвигающейся катастрофы искусство стало главной связующей силой. Мастерская стала духовным убежищем для молодых художников, а когда в академии возникла напряженность, профессор Новак нашел отдельное помещение, неподалеку от архитектурной школы. В новой мастерской было не так просторно, но зато спокойно. Осенью 1937 года знаменитый режиссер Э.Ф. Буриан организовал в театре D 38 "Галерею на лестнице", где были выставлены две работы Петра Кина, "Автопортрет" и "Портрет" - это было его первой и последней выставкой. В программе театра D 38 Буриан пишет: "Открываем "Галерею на лестнице". Звучит хорошо. Молодые неизвестные и малоизвестные художники бросились бегом к лестнице, где, по соседству с буфетом, туалетом и гардеробом, они громко объявили о своем праве на жизнь. - "Такая теперь система, - заявляет "Галерея на лестнице", - искусство по уши в дерьме. ... Молодые художники не нужны, не на что их употребить, они - мусор. Отвергнут народ, выброшен человек, никому нет дела ни до таланта, ни до того, в какой ситуации и зачем это искусство создано... Если сегодняшнее искусство прячется по комнатам вместо того, чтобы украшать выставочные залы, зарывается в яму, вместо того, чтобы греться на солнце, ютится на лестнице, вместо того, чтобы занимать собой галереи, если оно не способно сражаться с таким положением вещей не на живот, а на смерть, - значит что-то прогнило в датском королевстве, но никак не в самом искусстве..."

Оккупация

15 марта 1939 года в Прагу вошла гитлеровская армия. Школа Новака была закрыта. Петер Вайс уехал в Швецию.
"Мы с Петром тоже раздумывали, куда бы убежать. Рисовали самые фантастические планы. В конце концов отправились в турецкое посольство, да было уже поздно. На какое-то время Кин уехал из Праги, жил где-то в районе Терезина. Он не знал, что скоро окажется там в роли заключенного"²⁴.
О том, что Кин подавал на выезд в Америку, свидетельствует документ от 3 апреля 1939 года: принято положительное решение выдать Петру Кину американскую визу. Известно, что родители Петра тоже подали на выезд, но им было отказано. Может, он остался из-за родителей? Или из-за Ильзы Странской, с которой познакомился в 1938 году?

П. Кин. Портрет Ильзы. 1943-1944. ПТ

П. Кин. Автопортрет 1936.ПТ

1 октября 1940 года они поженились. Ильза, любимая модель Кина, успела окончить филфак, она была старше Петра на пять лет. Но где найти работу еврейке с дипломом филфака? На частные уроки прожить было невозможно. Ильза выучилась лечебному массажу, и этим зарабатывала. Кин давал уроки на дому.
"Нас, своих учениц, Пётр приглашал позировать для портретов. Некоторые были настоящими красотками. Однажды пригласил и меня. Я хорошо помню, как у меня сердце билось, когда я подымалась по лестнице. Уже у двери пахло скипидаром. В темном предбаннике повсюду стояли картины Петра, в основном, портреты. Я познакомилась с Ильзой и ее родителями, отцом, д-ром Карелом Странским²⁵, и его женой Мартой, еще там жила старенькая бабушка; пока мы рисовали, она тихонько спала на кушетке.
К Петру приходило много друзей, и не только евреев. По-немецки он говорил свободней, чем по-чешски, но с теми, кто не понимал немецкого, он говорил по-чешски, и без единой ошибки. Там шли постоянные дебаты на политические темы, в чем я смыслила мало, но главной темой было искусство.
Мы рисовали модель, а Ильза читала нам стихи, иногда мы слушали прекрасную музыку, в перерывах между сеансами рассматривали репродукции. В доме было много книг по искусству, помню, на меня огромное впечатление произвели рисунки Домье, и Пётр, заметив это, разрешил мне взять книгу домой.
Это была какая-то невероятная атмосфера, в ней рождались удивительные мысли и чувства, ничего подобного я в жизни не испытывала, ни до, ни после. Райский остров в эпицентре землетрясения. Остановленное время.
Кин был гениальным человеком, в свои двадцать лет он успел прожить целую жизнь, жениться, стать большим художником, поэтом…"²⁶
Кин живет невероятно интенсивной жизнью. Пишет киносценарии, философские стихи в духе римских элегий, рисует портреты в самых разных техниках. В них схвачены и характеры портретируемых, и само состояние времени, его напряженная тревога. С плаката к несуществующему фильму "Раскольников" на нас смотрит перепуганный герой Достоевского. В его лице мы узнаем черты самого Кина.
"Я знал его только по тем работам, которые он делал, учась в академии. Они запомнились своей экспрессией и невероятной свободой, еще помню цикл фантастических акварелей, прорисованных карандашом, немного похожих на рисунки Эгона Шиле, потом чуть более поздние работы, в которых ощущалось влияние Вилли Новака и сокурсника Франтишека Ироудека. Кин был поглощен только тем, что делал в данный момент, к своим старым вещам относился безразлично. Он умел смотреть на вещи пристально и подолгу. Вера Котицова рассказывала мне, как они с Кином часами гуляли по Праге. Она вела его за руку, а он смотрел в маленькое зеркальце, которое держал в руке, на плавную перемену кадров, в которых, как в кино, отражалась жизнь улицы". ²⁷

Снова "Официна Прагенсис". Ярослав Шваб

Перед тем как эмигрировать Штайнер передал "Официну Прагенсис" профессору Ярославу Швабу²⁸. Шваб оказался замечательным человеком, он принял к себе еврея Кина, давал ему заказы на оформление книг, плакатов, рекламных журналов, на эскизы для изготовления марионеток, поддерживал его духовно и материально. Некоторые из работ Кина в рамках показа продукции "Официны Прагенсис" были выставлены в Художествено-промышленном музее Праги. Иногда он получал заказы на портреты.
"Появление Кина всем нам дало мощный импульс к работе, - вспоминает Шваб. - Он был полон энергии и работал с огромным воодушевлением. У него было врожденное чувство композиции, оно проявлялось во всем, что он делал, начиная от плакатов и кончая этикетками для спичечных коробок. Я очень любил его, был свидетелем на свадьбе, которую Пётр и Ильза справляли в небольшой квартирке на Летной.
Перед отъездом он принес мне десять своих картин. Попросил меня их сохранить до его возвращения. На картине, подаренной мне, "любимому учителю", был замечательный вид окраины города с трамваями. Все его картины я хранил, а также и те работы, которые были показаны в Художественно-промышленном музее в 1940 году, - эскизы обложек, плакатов и иллюстраций. Недавно я передал все Терезинскому мемориалу"²⁹.

Курсы рисования в виноградской синагоге

П. Кин. Портрет Франтишека Ироудека. 1939

П. Кин. Портрет девушки в пальто. 1939. ПТ

В начале 1941 года Кин начал преподавать рисунок и прикладную графику на курсах при еврейской общине. Занятия проходили в Виноградской синагоге³⁰, она не отапливалась, и, как рассказывают ученики Кина, временами там было так холодно, что они грели руки над горящими свечками. Сохранилась запись, сделанная Кином перед набором на курс: "Готическое письмо, эскизы для росписи тканей, объявления, марки, обертки для книг, основы типографского дела, эскизы продуктовых талонов, бутылочные этикетки". "Для нас, еврейских детей, учебный год 1939/1940 был последним. Мы больше не имели права ходить в школу. Я с малолетства черкала бумагу, и родители решили пристроить меня на курсы рисования, к Петру Кину. В группе нас было человек двадцать.
Пётр покорил нас сразу, в нем было невероятное обаяние, он был остроумным, почти всегда улыбался. … Очень скоро мы стали как одна семья. Всем курсом ходили рисовать обнаженную натуру в ателье к скульптору Котицу. Его дочь, Вера Котицова, вышла замуж за художника Эвжена Невана, еврея. Всю войну она скрывала его от депортации. Несмотря на все, что творилось вокруг, на курсах всегда было весело, все мы были хорошими друзьями, и это благодаря Петру"³¹.
"Я навещал Кина в синагоге на Сазавской улице, где он преподавал еврейским детям рисование и вел курсы переквалификации для евреев, которые не имели права работать по своей профессии. Он показал мне рисунки одного врача, работой которого было рисование мышц на плакатах и учебных пособиях. Было интересно наблюдать, как он старательно рисовал мышцу за мышцей и произносил вслух их названия на латыни"³².
"Я пошел записываться на курсы рисования в синагогу, где преподавал Кин. Пётр записал мое имя, спросил, где я родился. Я сказал: "В Постолопертах". Он засмеялся, решил, что это шутка. "Завтра принесешь паспорт"! - Я принес, и все убедились, что такое место действительно существует. И это ни что иное как "Ворота апостолов" - "Porta apostolorum", поди, догадайся!
Для нас, еврейских ребят, эти курсы были оазисом. Здесь мы снова чувствовали себя учениками, полноценными людьми. И делали потрясающие успехи. Такие работы! Это говорит о том, у Петра была уникальная система преподавания. К тому же он вдохновлял нас, и мы легко выполняли сложнейшие задания.

П. Кин. Портрет Ильзы. 1940

П. Кин. Портрет Вольфи Ледерера. Терезин (1942-44)

На курсах была атмосфера дружеского сотрудничества. Мы стали одной большой семьей. Пётр подсказывал мне, какие выставки посмотреть и какие книги прочесть. Чтобы не ходить в музеи, где надо было прятать звезду, я приходил рисовать в читальню, брал альбомы Дюрера, Леонардо, Жерико и других, и делал копии. Пётр меня рисовал, один портрет маслом он мне подарил, с надписью на обратной стороне холста: "Лесоруба Гонзу нарисовал Пётр". В 1951 году я эмигрировал из Голландии в Канаду и там действительно работал лесорубом. Пётр посоветовал мне учиться не только графике, но и живописи - у его друга Эвжена Невана. И я ходил к Невану аж до самой депортации.
В одной из наших бесед Пётр сказал мне: "Раз у тебя есть способности к прикладному искусству, доведи это дело до блеска, чтобы в будущем было на что жить. Мало кто из художников может прожить на свои произведения".
Пётр был неисчерпаем, в его альбомах для набросков можно найти все - пейзаж с видом на Градчаны, Ильзу за швейной машинкой, лица студентов, философские размышления, эскиз плаката, письмо к ученикам, эскизы детских игрушек, мосты, парки, жанровые сцены, вплоть до пса, спящего перед дверью.
Жаль, что курсы продолжались всего 10 месяцев. Кин с грустью объявил, что курсам пришел конец, и, для поддержки в нас веры в будущее, раздал каждому свидетельство. "Господин X Y 10 месяцев посещал курсы прикладной графики..."³³
"В последний раз я встретила Петра на улице. Моим первым импульсом было побежать ему навстречу. Я так обрадовалась, когда его увидела. Но он жестом намекнул мне, чтобы я к нему не приближалась (он был с желтой звездой). Мне до сих пор горько, что я его послушалась. Я понимаю, что он оберегал меня. Он всегда думал о других"³⁴.



Терезин. Графическая мастерская

Б. Фритта. Осень 1943. Терезин.

4 декабря 1941 года Кин оказался в Терезине, где сразу начал работать в графической мастерской, которой руководил Бедржих Фритта. Как "проминент"³⁵ он жил в Магдебургских казармах, вместе со всем начальством. Пётр помогал своим ученикам устроиться на работу, его протекция иногда спасала от транспорта.
"В Терезин я попал в январе 1942 года. Увидев меня, Кин тотчас же договорился с начальством, и меня приняли на работу в графическую мастерскую. В ней было 36 художников. В потайном табеле о рангах, который составили Фритта с Кином, первым номером стоял Фритта, вторым Кин, я был седьмым. То есть, если бы в наш отдел поступил запрос из транспортного отдела, меня отправили бы одним из последних. Так Пётр сохранил мне жизнь, понимая, что способностями я не блещу, по этому пункту меня вполне можно было бы сдать первым.
Искусство, которое производилось в техотделе, можно поделить на три категории: официальное, подпольное и связанное с акцией "приукрашивания". Фритта и Кин рисовали на жуткие темы, Фритта был покруче Кина. Официальным искусством были ежемесячные отчеты для коменданта лагеря. Но даже в этих рисунках художники умудрялись передавать реальные, а иногда и явно гротескные вещи"³⁶.
"Пётр мне невероятно помог вначале, каким-то образом устроил мне пропуск "с целью рисования" в Магдебургские казармы, хотя с рисованием тогдашняя моя деятельность не была связана - я работала уборщицей, - вспоминает Андерова. - В Терезине мы встречались редко. Городок маленький, но шансов в этом столпотворении встретить знакомого - куда меньше, чем в Праге. На семнадцатилетние Пётр подарил мне рисунок с изображением крепостных валов и посвящением в стихах. Он писал, что, несмотря на все горе, я должна продолжать рисовать… Вот я и следую его напутствию".
"Пётр устроил мою первую выставку. У входа в Магдебургские казармы, слева и справа, были два застекленных шкафа, которые мы использовали для выставок. Там и были показаны мои рисунки. В свободное время он читал нам замечательные лекции по искусству"³⁷.
Кажется, человеку столь доброму и постоянно занятому делами других, на себя и времени не остается. На себя - то есть на свое творчество. Но объем и уровень дошедших до нас терезинских произведений Кина, говорят об обратном: кто много дает, тому много и дается.

Любовь

Хельга Вольфенштейн. Довоенное фото

Кин влюбился в 20-летнюю Хельгу Вольфенштейн, прибывшую из Брно 2 декабря 1941 года. Он увидел ее в техническом отделе. Вечером он провожал ее с работы в Верхлабские казармы, где она жила с матерью и тетей. "Внезапно мы оказались в темном проходе, - вспоминает 79-летняя Хельга. - Пётр поцеловал меня. Я подумала, как чудесно. Ночью я не могла спать. На следующий день он сказал: "Вы должны быть со мной всюду". Я стала его ассистенткой, а также служила ему моделью, правда, после некоторого замешательства. У Петра была своя комната.
Многие терезинские художники изображали горе. Пётр Кин был влюблен во все светлое, легкое и воздушное. В трагедии смерти ему виделся отсвет негасимого сияния". Кин панически боялся не самой смерти, но внутреннего умирания. Он жил страстно. Хельга была его "зеркалом", ей первой он читал новые стихи и показывал новые картины, в ее присутствии сочинено большинство его произведений, включая и либретто к опере Ульмана "Император Атлантиды".

Ты - чудо-зеркало, внутри твоей души
Все то, что я искал на свете этом,
Как если бы любовь, какую звал в тиши,
Откликнулась сейчас мне стоголосым эхом.
Лишь ты все страсти в форму воплотила,
Куда я рвался всем сердечным пылом,
Ты девственный мой лес, мой берег чистый,
Асфальт Нью Йорка в дрожи дождевой…
Ты отражаешь свет моей отчизны,
В тебе сгораю плотью и душой.
О, зеркало мое, твоя поверхность
Рисует мир, подсвеченный мечтой,
Жизнь пьяную от красоты и смерти,
Тот самый мир на этой жесткой тверди,
Который канул для меня в ничто.³⁸

В июле 1942 года в Терезин прибыла Ильза с родителями. Неизвестно, как складывались отношения Петра с женой, но известно, что он продолжал ее рисовать. В январе 1943 года приехали Ольга и Леонард, родители Петра. Как "проминент" Пётр обеспечил своим близким более или менее сносные условия существования.
Летом 1942 года Пётр Кин пишет пьесу "Марионетки", текст ее к сожалению не сохранился. По воспоминаниям Мирко Тумы, в пьесе говорилось о принцессе и двух ее любовниках; первая часть пьесы была рифмованной и романтической, а вторая прозаической - в ней трое измученных людей мечтают о приходе революции, реальной и духовной.
Историки считают, что поводом к написанию пьесы послужило убийство "гауляйтера" Протектората Гейдриха, повлекшее за собой страшные казни: нацисты разделались с сотнями подозреваемых, расстреляли все мужское население деревни Лидице; транспорт, шедший в Терезин, переправили на уничтожение в Треблинку. К сожалению, пьеса не сохранилась. Не зная текста, судить трудно, но ситуация любовного треугольника явно отражает личную дилемму автора. Ведь Ильза приехала именно летом 1942 года³⁹.
Сохранились тексты трех других пьес - "Медея", "На границе" и "Дурной сон", но они принадлежат частным лицам и пока недоступны для чтения.
В Терезине Кин сблизился с композиторами Гидеоном Кляйном и Виктором Ульманом. Летом 1942 года Кин написал стихотворный цикл "Чумовой город", фрагменты из него были положены на музыку Гидеоном Кляйном и исполнены перед публикой.

Чумовой город

1.
Вряд ли осмелится кто обозреть
город чумной - эту полую сеть, -
там смерть.

Флагами траура воронов тьмы
реют. Завидует со стороны
коршун - попутчик чумы.

Лугом обходит испуганный смерд
вал, за которым хозяйствует смерть, -
в темени ужас, и косит он
под музыку хриплых ворон.

2.
Лежат на улице трупы не погребенные.
Воем больных в городе воют дома, -
это чума - шишки чернеют бубонные.
Самая страшная в мире из войн - это чума.

Гусары еще своими конюшнями хвастают
и сталью дуэлей тоненько дребезжат,
и маски по городу шастают, еще идет маскарад.

3.
По улицам катятся, катятся трупные дроги,
закутанные, как мумии, похоронщики
безмолвно за ними передвигают ноги -
костями гниющими устланы все дороги.

И воздух лежит, как спрессованный слиток заката
над городом, где даже камни страхом объяты.

Там в доме последнем бушует праздник последний.
Надтреснутые мандолины сходят с ума,
ведут хоровод надорванный арлекины:
кровь, поцелуи, вино прячутся за гардины.

Это чума. 4.
И голы и босы, в дырах - рубашки, глотки - в оскоме,
в подошвах - свинец, в путах колючих - сердца, -
мы вечно чужие, чужие в собственном доме.

Из нас нашу жизнь, что ни день, что ни час, без конца
выдергивают, как удилище на живца
Рыбу из моря и тут же швыряют на сушу.

На нас охотится горе, как жеребец на кобылу,
сочетается с нами, и гривой, как плетью, душит
нас, дышащих через силу.

Нас, голых и босых, синюшных от чумовой тоски
берет безысходность в стальные свои тиски.
Тупого отчаянья нож. Колкие камешки слез.
Но все же никто не лишит нас жизненных грез.⁴⁰

В 1943 году Кин пишет либретто к опере Ульмана "Император Атлантиды или Смерть отрекается".
Император объявляет тотальную войну всех против всех до полной победы, чтобы искоренить "испорченность", а заодно уничтожить весь род людской. Он призывает Смерть нести свое знамя во главе войска.
Старый вояка Смерть (автор придает ей мужской облик) устал и не поспевает за веком машин. Смерть отказывается от своих обязанностей, и люди перестают умирать. Народ больше ничего не боится. Смерть, главное орудие могущества, не работает, и народ восстает против власти Императора. Тогда он умоляет Смерть вернуться к своему делу. Вояка-Смерть согласен, но при одном условии - Император должен принести себя в жертву - умереть первым.
Рафаэль Шехтер, Карл Мейнхард и Франтишек Зеленка довели дело до постановки, но Совет старейшин ее запретил за явные аллюзии на фашизм.

Не плачьте обо мне!

Л. Хаас. Депортация детей из Белостока из Терезина в Освенцим

Кину удалось вызволить Хельгу из транспорта, несмотря на то, что ее вписала туда собственная мать, рассудив, что дочь таким образом избавится от порочной связи с женатым мужчиной. В октябре 1944 года повестку получили родители Петра и Ильзы. Ильза присоединяется к своим родителям, Пётр - к своим.
Перед отправкой Кин подарил Хельге чемодан с тетрадями, эскизами и рисунками. "Дорогая Вольферль, осуществление моих планов на некоторое время откладывается, но все мои рисунки принадлежат тебе", - написал он в записке. В "планы" входил развод с Ильзой и женитьба на Хельге.
Чемодан Хельга спрятала в инфекционном отделении гетто, куда СС не ступит ногой. На прощание Кин вручил Хельге 14 писем. По письму в день. Открыть, прочесть и уничтожить. Так он велел ей, и она выполнила его просьбу.
16 октября 1944 года транспорт с 1500 узниками, в числе которых был Кин, покинул гетто. Последнее письмо, уже с дороги:
"Вольферль, возлюбленная души моей, нас все еще разделяют лишь несколько метров, но пока письмо будет идти до тебя, расстояние будет расти от минуты к минуте. Стоит только подумать, что я удаляюсь от твоего дорогого лица, и кто знает, как надолго, Вольферль, мое сердце наполняется страхом. И все же я радуюсь, что ты была у меня и будешь. Ты мое первое большое сладкое счастье. Я приветствую тебя из той неизвестности, куда мы едем. Мой взгляд будет обращен к тебе до тех пор, пока радостный день не сведет нас снова. Целую тебя, возлюбленная моя, твой Терль"⁴¹.

Там люди. Подумайте, они не спят.
А чего они не спят?
Да потому что не устали.
А почему?
Потому что они сумасшедшие.
А что, сумасшедшие не устают?
А с чего бы сумасшедшие уставали?
Из рассказа Ф. Кафки "Дети на дороге"

          Перевод Вилема Поллака

П. Кин. Железнодорожная ветка. 1943. ПТ

Поллак - фамилия распространенная, мне попадались стихи разных Поллаков, но не Вилема. Про Вилема Поллака я впервые услышала в 1989 году от писателя Габриэля Дагана: "У меня был друг, потрясающе талантливый поэт, я долго помнил наизусть его стихи… Ты бываешь в архивах, не попадались ли они тебе?"⁴² В 1996 году в Израиль приехал Ян Рочек, в прошлом Гонза Роубичек. Он помнил наизусть три строфы из четырехстрофного стихотворения Вилема Поллака и записал их. С драгоценной бумагой я снова отправилась на розыски. В "Памятнике Терезин" я набрела на файл А1318. В нем было два стихотворения Вилема Поллака и его переводы рассказов Франца Кафки. Стихотворение "Дети" написано по случаю прихода в Терезин транспорта с польскими детьми, а "Напутствие" посвящено пятерым художникам, которые были арестованы за "очернение действительности".
Ян рассказал, как нашел в Мойзельвице Библию и держал ее при себе до похода смерти, в поход он решил Книгу не брать и выкинул ее. За это Вилем Поллак его страшно отчитал. Он взял Библию, и, с трудом передвигаясь по хляби в деревянных сабо, нес ее с собой.

Дети
Cентябрь 1943

В ожидании детей сгрудились конвоиры,
Холод такой, что заледенела гроза,
Или повсюду этих конвойных мира
Видят мои глаза, видят мои глаза?

Детство сорвано с места, как будто корень
Вырван из почвы, не превратившись в куст,
Дети, едва появившись, исчезли вскоре, -
Исчезли не только с глаз, но и с наших уст.

В памяти тьма поседела, и в тусклом свете
Память пошла вслед за детьми в маршрут.
И видит - на Крестный путь поставлены дети,
И уже идут по нему, и уже идут.

Движутся корни в раскачку и поодиночке,
Впервые покинув свой огород и сад.
А я тоскую по кустикам и цветочкам,
Ведь они вернутся назад, вернутся назад.

Напутствие

За то, что вы написали жизни точный портрет,
Уходите вы дорогой, чья тьма глаза наши ранит.
Скорее всего, вы не вернетесь, нет.
Заменою жизни ваша палитра станет.

За то, что вы написали жизни точный портрет,
Расплавленным оловом залили ваши картины.
И язвы, открывшиеся на них, оставляют след.
Но мир существует и солнце для всех едино.

За то, что вы написали жизни точный портрет,
Засыпала рыхлая почва вас выше горла,
Но ваша душа не засыпана, будто свет
Ваша душа свою кисть к полотну простерла.

За то, что вы написали жизни точный портрет,
Про язвы Творенья, за то, что творится со всеми, -
Нету такого цветка, чтоб дать вам в ответ.
Ваши глаза и сейчас освещают время.⁴³