Григорий МАРК ДЕЛО №..., И. ПРОТИВ О. 1. Первый день в Суде. В поисках Помпрока. (20 Окт.) По узкой, синей улице, ведущей к Суду в центре Города, одностороннее движение. Только в Сторону Суда. И чем ближе, тем больше людей. Вдоль тротуара штрих-пунктирная линия пожухших листьев с морщинистыми зеркальцами луж. Застывшие стеклянные водопады небоскрёбов. Отражения стекают в асфальт сверкающими ручьями по чёрному стеклу. С цоколя посредине маленькой площади рвётся с саблей наголо к Суду конная статуя Неизвестного Генерала. (Местный вариант Медного Всадника. Но без имперского тяжело- звонкого скаканья и без змеи). По обеим сторонам от Генерала, словно лезвия сверкающих ножей, торчащих из асфальта, трамвайные рельсы, за ними мутные потоки служащих банков, страховых компаний,... Шипящая струя пара вылетает из огромного медного чайника на витрине ресторана. Дом, Где Творится Справедливость, - мрачное 15 этажное здание, затерянное среди небоскрёбов. С крыши свисает проржавевшая туча. Глухие, гранитные стены с окнами- бойницами. Тысячи комнат, где каждый день судят. Ни единой изогнутой линии снаружи и внутри. Правосудие - судие правых - неизбежно и прямолинейно. Напротив здание страховой компании (из того же полированного гранита). Золотой орёл над входом, отвернув от Суда маленькую нахохленную голову, испуганно прижался крыльями к стене. Под ним красным аэрозолем в сером граните - "Аллах велик!". Мраморное Фойе Суда с портретами Президента и Вице-Президента. Казённый киоск с разной малосъедобной мелочью. Подкрепиться перед Слушанием. Под портретами президентов справочный стол и за ним всегда один и тот же неподвижный полицейский с блестящим и острым лицом. Голова его (не только снаружи, но, наверно, и внутри) напоминает колун. По широким присутственным коридорам, выкрашенных серой масляной краской (уже только от одного вида этой краски хочется лезть на стены) деловито снуют статисты великого судейского действа - бледные чиновники с большими запечатанными конвертами, робкие свидетели, ничего не видящие кругом истцы, перепуганные ответчики, подзащитные, подсудимые, осуждённые,... Бесконечная комната на 12ом этаже разделена низким барьером. Небольшая часть у входа для публики, а дальше уже за барьером, в Царстве Закона, тянутся в cтолбе пыли за горизонт к невидимому окну столы с уткнувшимися в бумаги ревнителями юстиции. Истово и терпеливо вершится Делопроизводство. У барьера секретарша пригнулась под тяжестью бюста возле старенького антикварного компьютера. Иконки на экране увиты маленькими красными розами. Ответчик, О., протянул свою ядовито-зелёную повестку. Посмотрела с благожелательной укоризной. Прищурилась, изображая профессиональную проницательность. И вдруг, совершенно забыв об О., с такой силой уставилась в экран, что иконки заметались, и файлы с шипением зашевелились. Сдавила до синевы несчастную компьютерную мышь и с ужасом отшатнулась, будто дьявол скорчил ей рожу с экрана. Задумчиво вытянула красные губы. Короткие, толстые пальцы исполнили на клавиатуре что-то тревожно-бравурное. Взяла заключительный аккорд, и удовлетворённо откинулась на спинку кресла. Экран подёрнулся голубоватой слизью, и волнение в компьютерной утробе, наконец, улеглось. Шумно вздохнула, высоко, как трепещущую хоругвь, подняла листок бумаги и поднялась над барьером, заполнив бюстом судебный окоём. Сложная комбинация духов и деодорантов пронеслась заполнила комнату. Голова у О. начала медленно кружиться. - Вообще-то, Дело у вас пустяковое... Нет, жалобу истицы, - ещё раз пробежала листок у себя в руке и кивнула, как бы снова подтверждая, что она права, - показать не могу... Проще всего пойти к Помощнику Прокурора и объяснить. - Говорит она невнятно, с чавкающим бульканьем, словно язык зарос мокрыми волосами. - Он находится в здании Суда Графства, 5 минут ходьбы отсюда... - Действительно, чего волноваться? - безуспешно пытается самого себя обмануть О., - судебная ошибка, чьё-то недо-разумение. Везде бывает. "5 минут ходьбы" обернулись часом блужданий по городским пустырям. Новенький стеклянный параллелепипед, окружённый лунными курганами и разрытой, мерцающей антрацитом землёй новостроек. Широкие гранитные ступени. У входа стальной лист Мёбиуса (скрипичный ключ? двойная спираль ДНК? воплощенная в стали идея самозамкнутости, самодостаточности Закона?...) в два человеческих роста. Сумки здесь проверяют уже не так тщательно. Внутри цветной мрамор и гранит (цвета мрамора напоминаеют вкус бариевой каши), прямоугольные колонны с серыми капителями-хвощами, металлические перегородки между ними. Студенистый свет с потолка и бесконечный ряд одинаковых дверей, обитых жёлтой искусственной кожей. За дверьми - правосудие. Каждому по делам его. Толпы озабоченных людей. Возбуждённые негры (свисающие на мощные задницы блёклые джинсы, рубашки навыпуск, белые кеды) и угрюмые, низкорослые, широколицые мексиканцы в куртках. Иногда - бледнолицые мужчины с блестящими брифкейсами, в тёмных пиджаках и галстуках. Из судейских. У этих на животах пластмассовые бирки с фотографиями и именами. Узнать, где какой начальник сидит, совершенно не у кого. Наконец, О. находит указатель. Оффис Помощика Прокурора (далее в этих Записках для краткости обозначается "Помпрок"), комната 238, второй этаж. На дверях комнаты 238 объявление от руки (на английском и испанском) - Помпрок находится в комнате 620, шестой этаж. В комнате 620 приветливая молодая женщина в расплывчатой одежде и с вегетарианским лицом объяснила, что Помпрок сидит иногда в 620, а иногда в 238ой, в зависмости от того, каким делом занимается. А сейчас в 620ой его нет. В 238ой ещё более приветливая женщина в длинной, как у религиозной еврейки, юбке объяснила, поигрывая ямками на щеках, что Помпрок временно переехал в соседнее здание. Соседнее здание оказалось спортивным клубом. Оффис Помпрока на третьем этаже прямо над бассейном. Минут через 15 появилась сверкающая секретарша лет шестидесяти. Почему-то в длинном (вечернем ?) платье и с вогнутым животом. Яркий маникюр, дорогие браслеты на голых руках. Аристократическая шея, уже сильно гофрированная годовыми кольцами. Фальшивые ресницы, словно два маленьких чёрных веера, разгоняют тяжёлый, канцелярский воздух перед глазами. Как видно, у здешнего Помпрока совсем другая клиентура. Долго смотрела в ядовитую повестку, потом на О., потом снова в повестку. Наконец, изящно изогнув копчик, наклонилась к О. и очень благожелательно объяснила, что здесь находится Помпрок Графства, а О. должен говорить с Помпроком Муниципального Суда, и нужно возвращаться в здание Муниципального Суда, откуда О. и пришёл два часа назад. На втором витке в здании Муниципального Суда на 12 этаже вместо секретарши с бюстом сидит, прикрыв лицо рыжим кулаком, лысый благожелательный чиновник в тёмносинем костюме с красным галстуком. Ни слова не говоря, взял повестку и сразу развоплотился в пыльных недрах Присутствия. Через минут 10 снова воплотился в первоначальном виде, выдал копию полицейского рапорта и объяснил, что Помпрока по делу О. ещё не назначили, и когда назначат - неизвестно. Всего помпроков в Муниципальном Суде человек двести(!). Могут назначить любого. А кто назначает, он сообщить не может. Посоветовал взять адвоката. - Могу я получить копию жалобы истицы? - Вы, конечно, можете подать просьбу на имя Клерка Суда... (Пройдёт очень немного времени, и О., наконец, поймёт, что в переводе с судейского на английский это означает "Нет". Пока же он пребывает в счастливом юридическом невежестве, и всё выглядит гораздо проще, чем на самом деле). 2. Старичок с новой повесткой. (8 Ноября) Четыре одинаковых сообщения на автоответчике у О. в кабинете. Кто-то немедленно должен его увидеть. Появляется человек-констэбль. В форменной фуражке, но без формы. "Чтобы не привлекать внимания". (Он уже сегодня 2 раза был у О. на работе, расспрашивал, как его найти, и устроил жуткий переполох среди секретарш. Так что "с вниманием" всё в порядке). Вручает повестку. На завтра! Но Суд-то назначен на 7 Декабря. Ничего не понятно! Нет, этого не может быть... надо проснуться... Но оказывается О. уже давно проснулся, сидит в своём кабинете вместе со старичком в фирменной фуражке и пытается понять Новое Обвинение. Словохотливый констэбль (лягушачья улыбка, позабытая под дородным носом, смесь мёда и рыбьего жира в глазах, прикрытых кустистыми бровями; подрабатывает в полиции вручением повесток после ухода на пенсию) тоже объяснить ничего не может (или не положено ему?). И даже, кому позвонить, не знает. При этом уходить ему явно не хочется. Как видно, все свои дела на сегодня он уже сделал. И теперь неплохо было бы поболтать с человеком, у которого такой нелепый акцент и столько книг на полках. Осторожно выглянув из-под бровей, объясняет, что согласно Букве Закона должен был вручить повестку сегодня, и О. должен был расписаться. (Интересно, как выглядит Буква Закона в английском алфавите? Однобокое J или L ? (Justice? Law?). В кириллице она должна бы быть философским уравновешенным Ф, как весы у Фемиды, но на деле всегда было оскаленное Ы). Куда, кому звонить, чтобы понять, ну хоть что-нибудь?? Temporary Restraining Order. Оказывается, запрещено подходить к истице И. (и даже к дому, где она живёт!), ближе, чем на 50 м. (А вдруг случайно мимо её дома пройдёшь? Сразу в тюрьму?) Завтра Суд будет решать, продлевать ли Запрет. Нужен Адвокат! Одному не справиться! 3. У Женщины-Клерка ( 9 Ноября) Первая встреча с И. через 25 лет. О. её не узнаёт! Похоже, что и она тоже. Целый час сидят молча рядом на скамейке в судейском коридоре. Не обращая внимания друг на друга. Неподходимая истица, И., - (в Израиле это была худенькая, насмешливая женщина) бесформенная дама с длинным прямым носом, неаккуратно разползшимся по лицу, и короткими чёрно-рыжими волосами. Пригоршни родимых пятен щедро разбросаны по щекам. Глаза с красными веками и торчащими врозь одинокими ресницами, немного навыкате. Под ними жёлто-лиловые обвисшие мешки (всё, что она видит, скапливается там?). Левая щека дёргается, сбрасывая невидимого муравья. Оранжевый, видавший виды свитер, серые брюки. Потусторонний, ороговевший взгляд. Видит (видит?) что-то своё. У Женщины-Клерка Суда (низенькая, коренастая, в глухом платье с массивной цепью) О. сидит за столом напротив И.. Расстояние между ними меньше метра. Очная ставка. Глаза в глаза. Лицо О. в зрачках её перевёрнуто, отражается вверх ногами. У О. такое чувство, будто это происходит не с ним, его совсем не касается. Будто он инвалид, и какую-то очень важную часть души у него давно, ещё в России, ампутировали. И злиться по-настоящему не может. Хотя и ноет иногда от боли отрезанная часть. Даже приятно быть там, где тебя в сущности нет. Истица Ответчика не видит. Наверное, смотрит в себя. Тяжёлые пальцы с обглоданными ногтями намертво вцепились в край стола. Влажная, враждебная темнота струится из глазных отверстий. Монотонным голосом (но при этом очень искренне, взахлёб!) излагает видения- обвинения: - Моё имя И. Ш.; по специальности математик, сейчас на пенсии... знаю ответчика с того времени, как работали вместе в Израиле... я к нему как сестра... Уже тогда ... мне о нём говорили... Здесь он начал меня преследовать в Судный День 25 Сентября, в девять утра... стоял под окнами, хотел похитить, изнасиловать,... - Женщина-Клерк прищуривается, чтобы ничего не пропустить. Многоярусные морщины намертво сдвигаются над её мощными надбровными дугами. - Трогал за грудь,... вызывала полицию.... О., которого здесь нет, перестаёт её слышать. Зло, возникшее ниоткуда. Частица его, вочеловечившаяся в И. Устроила себе гнездо у неё в черепной коробке... Могла бы в любого... Персональная микроманихейская битва... Ответчик... Но почему всё-таки я?! И почему так легко почувствовать себя виноватым, даже если точно знаешь, что невиновен? Первородный грех? Ленинградский двор, где дети не хотят играть с жидёнком? (Это воспоминание настолько вдруг поразило его, что он невольно вскрикнул, но собственного крика, конечно же, не услышал). Право и правда - как суд и судьба... правосудие... суть и рассудок... Но зачем?! Чтобы слова мои стали, наконец, моими? И я начал за них отвечать? Когда О., наконец, очнулся, судейский зал вместе с землёю сделал несколько мгновенных оборотов и застыл на месте. Он снова начинает чувстовать запахи, различать цвета. Лицо Женщины-Клерка медленно проступает в тумане. О. (неубедительно-вежливым голосом): - Ничего подобного не было. Ей показалось... Клерк (отрабатывает стандартную подпрограмму): - Она сказала, он сказал... Дело о Запрете обвиняемому О. подходить к истице И. передаётся в Суд. Будет рассматриваться 17 Ноября. Всё "Слушание" заняло меньше 3 минут. Ну что можно за 3 минуты услышать?! Даже, если вслушиваться. Да и слышать-то было нечего... "сказала... сказал...". Словно паровой каток прошёлся у О. внутри головы... После решения Клерка И. долго, не отрываясь смотрела на(сквозь?) неё; наверно, не понимала, что произошло. И страдальческий тик метался, метался не находя себе места, по щеке, неровно присыпанной электрическим светом. - А не поговорить ли мне с ней? - подумал О. И не поговорил. Первый звонок вспорол ночь совсем рядом с головою около двух часов ночи. О. сидел на кровати с закрытыми глазами, и захлёбывающееся, враждебное молчание холодной струёй вливалось из телефонной трубки в его ещё спящее ухо. Звонки потом повторялись каждые полчаса, пока он не отключил телефон. 4. В поисках адвоката. Но деньги вперёд. (13 Ноября) О. получил от знакомых несколько телефонов адвокатских контор. Приятный баритон на другом конце провода. О. рассказывает свою историю. И в середине запнулся. А вдруг он не верит? Уж больно нелепо звучит. Думает, может всё-таки было что-нибудь? О. и сам бы засомневался, если б такое услышал. Баритон уютно развалился в трубке. Слушает внимательно, не удивляясь, вопросы задаёт толковые, по существу. Голосом никаких сомнений не вызывающим. Что-то очень располагающее в манере говорить. Сразу хочется заключить с ним контракт на всю жизнь. Наконец, умный баритон тактично сморкается в знак глубокого сочуствия, вздыхает и после короткой паузы неожиданно сгустившимся басом объявляет, что сможет заняться Делом. Но, разумеется, только после того, как получит задаток. - И какого размера должен быть этот задаток? - неуверенно спрашивает О. - 7 тыс долларов. А потом только 300 долларов в час. Его сочувствующий бас уже не влезает в телефонную трубку. За год до этого О. купил первый в своей жизни и слишком большой дом. (Чувства неловкости от обладания ненужными вещами тогда ещё не было. Но было с тех пор чувство, что денег не хватает). Ещё пара телефонных звонков. Те же сочувственные басы-баритоны и те же расценки. Много вытягивают сочувствующие из тех, кто в беду попал. О. договоривается с адвокатом А. (Последняя фраза из разговора с А.: - Нечего удивляться. Любого человека можно обвинить в чём угодно, и Процесс начнётся. Особенно в нашем демократическом Штате. О. потом часто вспоминал эту фразу, когда просыпался посреди ночи и плыли перед его закрытыми глазами цепочки судейских лиц) . А. живёт в полутора часах езды от города. 200 долларов в час (включая, конечно, и время, чтобы добраться до города). Договорились встретиться в Суде 17 Ноября. 5. Первое Оправдание (17 ноября) Дождь. Чёрный, сплошной дождь, проколотый внизу над землёй цветными дырами светофоров. Будто только что проломилось дно неба. Всё мокрое, холодное, скользкое стекает теперь на Здание Суда. И, когда кончится и выйдет солнце, от неба останется синяя, ссохшаяся корка. А непотопляемый Суд, окружённый со всех сторон цветными светофорами, набухнет и всплывёт с теми, кто спаслись, словно новый Ноев Ковчег. "Дождь. Дождь шёл и тогда, в Германии". Первый западный фильм в предыдущей жизни, "Чайки Умирают в Гавани", начинался с этой фразы. Фильм о человеке, которого всё время преследуют и в конце убьют. Ответчик стоит 45 минут (!) в очереди в здание Суда. Дождь смывает житейскую грязь перед вступлением под Своды Закона. Обрюзгшие полицейские роются, не торопясь, в сумках у входа. Заставляют снимать плащи, вытаскивать ремни из брюк, вытряхивать мелочь из карманов. Придирчиво обшаривают, ощупывают глазами. Водят по спине, тычут между ног капризной, пищащей палкой. Боятся, видно, чтобы кто-нибудь не взорвал ко всем чертям этот Суд. Увидев своего Подзащитного, А. приветственно поднимает руку с раскрытой ладонью жестом, похожим на небрежный фашистcкий салют. Вот теперь всё по правилам. Обвиняемый со своим Защитником. Можно и Процесс начинать. А. - Румяный крепыш лет сорока с ненужно мощными плечами, короткой красной шеей и прозрачными ушами. Едва заметный в сверкающей лысине ёжик-бобрик. Ни единой морщины на выпуклом лбу. Здоровья своего совершенно не стесняется. Недавно развёлся. Очень внимательно относится к проходящим женщинам. (Результаты осмотра немедленно появляются у него на лице). Ненавидит судейских. (Бесконечные истории о судьях, задающих нелепые вопросы, засыпающих во время процессов). В Суде (во всяком случае, с женщинами судейскими) чувстует себя как-то слишком свободно. Мечтает (говорит, что мечтает) бросить дела и уехать на ферму к матери в Алабаму, разводить коров и свиней. Синий костюм в полоску немного топорщится на спине, белая рубашка с бесцветным галстуком и серые носки с влажными, вишнёвыми разводами. По утрам (до того как превратиться в адвоката) каждый день три часа ведёт кружок греко-римской борьбы (для мальчиков и девочек вместе (!) от 10 до 14 лет) в местной школе. О Деле говорить не любит (не хочет?). Ответчик передаёт повестку и копию полицейского рапорта своему Защитнику. Лицо А. оживает. Адвокат нетерпеливо разгребает глазами строчки рапорта, пытаясь сразу добраться до несуществующего смысла. Ни слова не говоря, отдаёт бумаги подопечному. Наконец, О. удаётся из него выудить, что сегодня будет слушаться Дело о Продлении Запрета приближаться к И. и к её дому. Прокуратура принимать участие не будет. Что ж обойдёмся и без неё. Нам прокуратура ни к чему. Основной Суд (уже по Уголовной Статье) начнётся 7 декабря. Защитник и Подзащитный сидят в сером коридоре, наполненном шопотом обвиняемых и адвокатов. Закинув ногу на ногу, А. с умным лицом читает глянцевитый журнал для рыболовов. Узкий, лакированный ботинок уверенно вращается, размешивая застоявшийся коридорный воздух. Подрагивают белесые брови и нервная гряда микровулканических прыщей над ними. Вызывают к Судье в разделённый барьером Зал Закона с тёмным невидимым потолком. Отовсюду сияющий, холодный неоновый свет. Пятна незнакомых запахов, плывущие по Залу. Свод Закона теряется в тёмной высоте. (Во всех судейских комнатах по одну сторону низкого, массивного барьера-парапета те, кто при Законе - судьи под портретами судей, прокуроры за столами прокуроров, помпроки, полицейские, секретарши, компьютеры и американский флаг - а по другую, на длинных деревянных скамьях, поднимающихся амфитеатром вверх, обвиняемые с адвокатами и всякая прочая нервная, сочувствующая публика. "Мы и они"). Истица уже в Зале. В первом ряду у барьера. Сидит, наклонившись вперёд. Кулак упирается в левую ногу выше колена. Ждёт сигнала к атаке. Мрачная решимость, готовность идти до конца. И ещё дальше. А. доверительным тоном просит у Судьи (Судья 1 в этом многосудейском Процессе), чтобы Дело рассматривалось без публики. Женщина-Судья за зелёным столом на возвышении (удивительно много женщин при Законе; притягивает власть (?); обвиняемые почти все молодые мужчины) благосклонным кивком разрешает подойти. На Судье 1 тёмноё платье с высоким воротом и золотое ожерелье с маленьким крестиком. "Не судите. Да не судимы будете". Ну, а кто она, Судья 1, против Него? Но вот, сидит ведь здесь под потолком и судит всех подряд! (Похоже, так и не удалось О. до конца изжить в себе прокурора. Выросшие в СССР, полутона плохо различают. Не до того было). Истица стремительно идёт через калитку в барьере. Тень её удлиняется, но сама она становится всё короче. В правой руке сжимает маленькую сумочку с торчащим из неё свёрнутым листом бумаги, словно перед атакой гранату с выдернутою чекой. Подзащитный и его Защитник тоже приближаются к Высокой Судье. Истица поводит на Ответчика огромным, тёмным зрачком. Щека её дёргается от тика. Рассказывает про преследования, про банду О., про белый микроавтобус, с красными буквами "Арамарк"... - Захлёбывающиеся деревянные слова, будто щепки в мутном потоке, набухают тяжёлой бессмыслицей. - Стоял часами под окном... дожидался, когда выйду... ещё по Израилю знаю... он раньше для меня как брат... а тут выслеживал целыми днями... делал знаки... в конце августа уезжал в Филадельфию... а потом снова... 25 сентября, в Судный День... в девять утра... хотел изнасиловать... сексуальный маньяк... вызывала полицию... В голове её, под этими короткими чёрно-рыжими волосами, - всего только в паре метров от головы О.! - творится что-то, чего он никогда не поймёт. Блаженны нищие духом. Но вот что странно - кто-то ведь подбрасывает ей информацию. Сама она о поездке в Филадельфию не узнала бы. О. открывает рот, но А. делает свирепое лицо и знаком (поднятые белесые брови, вращающиеся зрачки) показывает, чтобы молчал. Дребезжащий солнечный луч прорывается сквозь пыльное окно под потолком и впивается А. в горло. Он откашливается, плавным движением отводит руку в сторону и начинает, - сначала крадучись, а потом всё сильнее разгоняясь, - свою отполированную адвокатскую речь. Говорит о прошлом И. (безукоризненно политически-корректно, захлёбываясь от вежливой симпатии к больному человеку; чувствуются когти большого мастера), о том что О. и И. не встречали друг друга уже больше 25 лет, о её галлюцинациях... Потом об Уголовном Деле против О., которое будет слушаться 7 декабря. Судья 1 об этом ничего не знала! Истица, не глядя на О., выдёргивывает из сумочки измятый листок. Вдохновенно зачитывает длинное послание Суду. (Как видно, она долго готовилась к этой минуте. И, вот, она наступила эта минута решающей схватки с врагом!). - Я совершенно здорова... принимаю все лекарства... это он... Доктор мной очень доволен... И другой доктор... Здесь написано.... Молчит. Секунды набухают слезами на зияющих глазах, и слёзы вспыхивают электрическим светом. Боевой запал сразу весь выдохся. Уставшая, растерянная, пожилая женщина, которая молчит. Молчит уже непонятно о чём. Судья 1 передаёт листок А. А. нетерпеливо всматривается в бумагу. зажигаются фосфорическим светом зеленоватые зрачки. На лице появляется сосредоточенно-жадное выражение. Яростная, юркая мысль юриста мечется, петляет в рукописных строчках. Ноздри раздуваются охотничьим азартом. Прозрачные уши становятся пунцово-красными. (Наверно, среди homo sapiens адвокатами становятся только хищники). Наконец, натыкается на конец текста, выключает свет в зрачках и, зажав в зубах многозначительную усмешку, отдаёт листок. Высокая Судья 1 объявляет Решение о Прекращении Запрета приближаться к И. Предлагает ей посоветоваться с доктором. Истица не понимает, что произошло. Не понимает, что это ещё не судебное решение по её Уголовному Делу против О.. Да и не всякий здоровый человек в этом разберётся. Поворачивается к А. Выпучивает глаза, пытаясь что-то увидеть. Её взгляд натягивается, становится тоньше, но не отлипает. Словно заставляет себя смотреть. На лице проступают красные пятна. Наверное, она начинает бояться этого человека, которого О. нанял, чтобы защищаться от её обвинений И вправду, вид у него такой, что легко испугаться. Как бы после всего этого болезнь её ещё больше не усилилась! Надо сказать А., чтобы был поосторожнее. А. и О. на скамейке в парке, недалеко от Суда. Тусклое осеннее солнце приятно греет лица. На выстеленной кленовым золотом дорожке толстые женщины с колясками. Воробьи, как набухшие почки, на ветвях. Одуревший пёс, тычась в запахи носом, тащит за собой старушку-хозяйку. Старушкина походка всё больше съезжает набок. Поводок натягивается. Дирижабль - одинокая небесная рыба с полощущимся белым хвостом рекламы - беззвучно плывёт в синеве над Великим Штатом М.. Душа О. ныряет в воркотне голубей вокруг скамейки, кувыркается в шелесте красных, жёлтых, коричневых листьев полыхающего дерева напротив. Бабье индейское лето, первая снятая судимость. Его Защитник, А., неопределённо улыбается бумажному стаканчику с мутным кофе у себя в руке. Острая тень пролетевшей птицы пересекает лицо. - Чтобы получить её медицинскую историю, - делает внушительную паузу, голос ничего хорошего не предвещает, - нужно Специальное Решение Суда. И то, что она больна, ещё не означает, что против неё не совершено преступление. Душа сразу возвращается в О.. Забирается на своё привычное место, съёживается и не подаёт никаких признаков жизни. Пары фраз достаточно. В траве, в листьях исчезают краски, пропадает резкость. Застывший, обесцвеченный пейзаж похож на потрёпанную чёрно-белую фотографию. - А то, что по ночам вам кто-то дышит в телефонную трубку, для Суда вообще не довод. Вы ведь до сих пор так и не смогли узнать номер, с которого звонят... Даа... Если историю болезни не получим, придётся брать на цугундер, - загадочно добавляет далёкий голос А. - Счёт за время сегодняшнего Слушания и на его подготовку я вышлю по почте. Полузадохшаяся улыбка всё ещё корчится у него на губах. Ответчик не отвечает, но тоже решает засмеяться, и, не очень убедительно, но смеётся. (Правую щёку на секунду свело от напряжения, но тут же отпустило. Вместо дружелюбного смеха получилось глухое кудахтанье). Дело уже не выглядит таким простым. Адвокат нетерпеливо ударяет пяткой, место на котором стоит, (кофе расплёскивается) и быстро прощается. Видно, его раздражает, что О. не понимает простых юридических намёков. - Буду ждать вашего звонка, - бормочет О. его удаляющейся спине. Спина не отвечает. И О. подумал, что А. всегда уходил; даже, когда стоял на месте. Всё, что О. говорил - было всегда вдогонку. Слишком уж этот А. - юрист. Счёт от А., полученный уже на следующий день, включал 2 часа, которые он провёл на телефоне, пытаясь (безуспешно) узнать фамилию (неназначенного) Помпрока, и полчаса совместного курения в парке. 6. Процесс пошёл (7 Дек.) День Предъявления Обвинения. Переливается красно-белыми полосами исполинский флаг с понурым орлом на древке. Рядом с ним такого же размера белоголубой флаг с золотой бахромой и острым наконечником. В центре на возвышении Судья 2 под портретом (уже под самым потолком) Ещё Более Грозного Судьи. (Наверно, выше его уже только Господь Бог). Массивный человек с отвисшими щёками цвета хаки, карими глазами и тяжёлой копной гладко зачёсанных, совершенно седых волос. Правовое лицо, уставшее наслаждаться жизнью. (Говорят, волосатый судья - плохая примета; лысые человечней, в них жизненной силы меньше. "Не бойся суда, но бойся судьи"). После произнесения приговора (обычно штраф долларов в 500, но иногда и месяцы тюрьмы) с какой-то жутковатой лёгкостью произносит отеческое наставление- напутствие приговорённому. ("И больше никогда так не делайте"). Внизу под ним шепчутся казённые юристы при Законе, секретарши, помпроки. Близится время Суда. В Зале А. нет, и О. уж подумал - вообще, не придёт, и снова он останется беззащитным. Вызывают к барьеру, и О. просит перенести Слушание, чтобы дождаться Защитника. Судья 2 неожиданно согласился и отложил на час. (Похоже, его совсем не удивило, что адвокат опаздывает на Слушание). Взволнованно накрашенная женщина, уже не интересующей О. профессии, ободряюще ему подмигивает. Мы все тут должны помогать друг другу. О. закрывает в знак благодарности глаза. В России (в той, что О. жил в своей предыдущей жизни) не стали бы дожидаться какого-то адвоката. Тогда (в Ленинградском Большом Доме, на улице Войнова) и Слушаний не было, были только Следствия-Допросы. По 12 часов в день. И в конце подписывание каждой страницы. Следователи менялись каждые 3 часа. Записывали стальными перьями, макая в чернильницу, вделанную в стол. (Страницы эти, наверно, и по сей день гниют-хранятся в бессмертных архивах КГБ- ФСБ... да и следователи ещё живы). И никогда О. не знал, отсюда домой или в тюрьму. А дома просыпался от отчаянья посредине ночи. Если бы не новая вера в Него и до самоубийства себя довести мог бы. Здесь же и собственный Защитник, и народ в зале... Если уж в России проскочил... Судья 2 приступает к Слушанию. И, пока суд да дело, О.оглядывается по сторонам. Пытается запомнить, как вершится Суд. Может, он когда-нибудь опубликует свои Записки об этом Процессе? Записки, в которой маленькие детали будут важнее самого Процесса? Монотонно бубнит прокурорская помощница под слабое шуршание бумаги. После каждой фразы надолго останавливается. Худая женщина с несчастным лицом в неожиданно короткой юбке. Белые, стремительные ноги из другого (более человеческого) мира, вынужденные без толку переминаться, тратить свою жизнь на казённом месте. Распущенные волосы и тяжёлая сумка с через плечо. Что-то влажное в улыбке. Маленькие жесты её длинных пальцев словно указывают меняющееся направление обвинительной речи. Перед тем, как выплюнуть новую фразу, долго и тщательно её пережёвывет. Нелегко даётся ей эта работа... Судя по выражению лица, явно считает себя самым умным человеком в этом зале. Может быть, она и права. Но короткая юбка зачем?... Положив руки на барьер, молча вскрикивает после каждой её фразы, как от удара кулаком по лицу, обвиняемый негр в блестящей чёрной рубахе навыпуск и вытертых на коленях джинсах. Липкий страх исходит от всего его тела, раздувается под рубахой, каплями пота стекает по широкому лицу с толстым размазанным носом. В чём-то очень серьёзном она его обвиняет. И он должен молчать. Пройдёт ещё несколько минут, Судья 2 произнесёт всего несколько слов, и жизнь его изменится. Печальный адвокат чёрнорубашечника стоит рядом с полузакрытыми глазами скорбно сгорбившись. Задумчиво покручивает поникший кончик правого уса. Будто настраивает сквозь шум прокурорской помощницы приёмник, спрятанный за щекой, чтобы принять важный сигнал из космоса перед тем, как приступить к защите. Ещё 7-8 обвинённых вместе с их адвокатами. В первом ряду совсем молодая женщина в серебристом норковом манто с двумя сопровождающими (опекунами? защитниками?) по обеим сторонам. Немного вульгарное пластмассовое лицо с ярко накрашенными губами. (Интересно, в чём её обвиняют? Своровала деньги любовника? Подделка завещания мужа?). Остальные - молодые здоровые мужики, в основном негры, хотя попадаются и ирландцы с короткими, красными шеями, и бритоголовые. Судят за драки в ночных клубах, за избиение жён, любовниц, за угрозы... за что только не судят!... Всё мы тут обвиненные. Забарьерное действо явно подходит к концу. И в этот момент, опоздав на 45 (!) минут, появляется А. На щеке у него - от виска вниз к подбородку - две свежие царапины. Слишком широкие для кошачьих когтей. Торопливое бормотанье о проклятых автомобильных пробках, о проклятой очереди в Здание Суда, о проклятых... Наконец, Судья 2 снова объявляет фамилию О.. Ответчик и его Предстоятель Перед Законом встают. (У них теперь до конца Процесса одна фамилия на двоих). Истица И. в первый раз смотрит на ответчика О.. Куда-то в шею. Во взгляде явно чего- то недостаёт. Лицо сосредоточено, но всё время бегают зрачки. Наверно, следит за образами, проносящимися сейчас в голове. Среди них О. нет. О. немного отодвигается в сторону. Взгляд её остаётся на месте. Он пожимает плечами, отворачивается и начинает рассматривать знамя в углу. Судья 2 ритуальной скороговоркой зачитывает Обвинение. (Чудовищно быстро, без всяких знаков препинания произносят судейские самые важные слова. Может, чтобы придать немного обыденности всему процессу... Много вас таких...). - Следующее Слушание назначено на 9 утра 20 января, - объявляет Вершитель Правосудия, - вас это устраивает? О. кажется, что понурый орёл на древке внезапно оживился, немного повернулся в его сторону. Стена вокруг него сейчас пузырится, как вскипающее молоко. Прижав левую лапу к бронзовому сердцу, присел в книксене и, расправив ребристые крылья, начал плавно раскланиваться. Потом застыл на секунду. Из горла полилось насмешливое клё/окотанье. Он покрутил нахохленной головой, высматривая, кого бы клюнуть. Если долго вглядываться в предметы судейского обихода, они начинают вести себя очень странно. Совсем не так, как во внесудебной жизни. О. с трудом отводит взгляд от фиглярствующего орла и соглашается с Судьёй. Слушание заняло примерно 2 минуты! . А. и О. идут по дороге к парку после Слушания. Вокруг переливается белыми, жёлтыми, чёрными лицами городской муравейник. Тысячи служащих, только что заглотив сэндвичи с кока колой, возвращаются в свои оффисы. Потрёпанный зелёный джип с затененными окнами проносится рядом с тротуаром. На секунду притормаживает и, оставив на любимых брюках О., щедрую россыпь грязных пятен, сворачивает в соседнюю улицу. О. останавливается, сбрасывает ребром ладони грязь. Они закуривают (угощает А., мужская солидарность опытного Защитника и новичка-Подзащитного). Подзащитный пытается узнать у Защитника, что будет дальше происходить с его Делом. Защитник недовольно крутит вздёрнутым носом, перебрасывая горящую сигарету из стороны в сторону. Обещает написать Просьбу о Прекращении Процесса, как только назначат Помпрока. (Когда его назначат - не знает никто). При этом стискивает зубы, так что из сигареты с угрожающим треском сыплются длинные искры. Если бы кто-нибудь рассказал всю эту историю, О. бы уж точно не поверил. Он и сейчас до конца не верит. И почему из А. любую информацию приходится по капле выжимать? Или он сам ничего не знает, но делает вид? Но не менять же теперь, в середине Процесса, своего Защитника. И А., конечно, это тоже хорошо понимает. - Да, я вам ещё хотел сказать. - Защитник усаживается на скамью и внимательно, не отрываясь смотрит на О. Цвет его зрачков неожиданно меняется. Из зеленовато-прозрачных они становятся тёмными и совсем непроницаемыми. - У нашей истицы сестра с мужем недалеко отсюда в ... Это пару часов на машине. Муж приезжал недавно... У меня в доме, где И. живёт, знакомый один работает... Вы, конечно, о сестре с мужем сами давно знали. Просто позабыли. А теперь, вот, вспомнили. - Его улыбка плавно перетекает в предостерегающий полуоскал. - Наверно, вам стоит съездить поговорить с ними. Кто знает... Вы ведь И. ещё по Израилю знали? А, может, она влюблена в вас была? У вас с ней ничего не было? Он откидывается на спинку скамьи и задумчиво глядит прямо перед собой. О. прослеживает направление взгляда и наталкивается на скамейку напротив. Румяная женщина с пышно взбитыми, светлыми волосами лениво просматривает газету. - Вы бывали когда-нибудь в Швеции? - А. не очень обращает внимание на то, что говорит. - Моя бывшая оттуда... Там очень много красивых женщин. Высоких, сильных, с большой грудью. Вообще, народ свободнее, благожелательнее. И любят иностранцев... А хотите, познакомлю с моей бывшей? Мы иногда встречаемся. Не беспокойтесь, она-то в суд не подаст. Румяная блондинка начинает складывать газету. Осматривается по сторонам. Ореол её волос вспыхивает против солнца и растворяется в воздухе. Секунду смотрит на А. (Или на О.? Отсюда трудно понять). - Позвоните, если надумаете. Вам будет интересно. - А. на секунду прикрывает веки, словно пробует на вкус её взгляд, встаёт. - Счёт за моё время вышлю вам завтра. - Отворачивается, обозначив конец разговора. Не глядя на О., торопливо прощается и идёт через дорогу. В его упругой походке чувствуется осмысленная, охотничья целеустремлённость. Уже у самого метро О., не удержавшись, всё таки оборачивается. А. наклонился всем телом вперёд и, положив руку на спинку скамейки, увлечённо разговаривает со смеющейся пышноволосой женщиной. Вот и в Америке можно познакомиться на улице. И она не испугается, не побежит звать полицию. Нужны только правильные слова и немного вежливой наглости. У входа в метро А. замечает зелёный джип, который полчаса назад облил его грязью. 7. Новая Родственница (10 янв.) Сонный университетский городок в глубине Новой Англии. Низкий дом, набитый старой мебелью. Полки во всю стену с потрёпанными книгами на русском. Залитый воском бронзовый семисвечник на подоконнике. Что-то неприкаянное, бездомное в разбросанных по креслам, по дивану журналах, газетах, плывущих бесшумно в темноту вместе с размытой льдиной рояля в центре комнаты. Повсюду слабый запах лекарств, перемешанный с запахами имбиря и корицы. Пыль, будто бледная кожа старых, живущих со скрипом вещей. Кажется, проведёшь ногтем и на вещи останется глубокая, чёрная царапина. За окнами в хрустальных кружевах обледенелых деревьев смуглая, одинокая церквушка, здесь, в замёрзшей Новой Англии, упрямо напоминающая о Песне Песней. Серые квадраты снега, разделённые чёрными асфальтовыми полосами, улицами, подъездами к гаражам. Несколько огоньков вдали и за ними угрюмая стена леса. На диване, поджав под себя полные голые ноги, сидит двоюродная сестра И. (Пришлось пять раз разговаривать с ней по телефону пока, наконец, согласилась встретиться). В соседней комнате (спальня?) выводит бесконечно-оперное позабытый телевизор. Она гораздо моложе своей сестры и мало на неё похожа. (Жёлтые волнистые волосы с пробором посредине, пересыпанные серебристыми нитями. Широкие чёрные брови. Сухое, красивое лицо с неестественно белой кожей. Ярко накрашенный, чрезмерно подвижный рот. Многоповидавшие, будто в глубоком обмороке застывшие глаза). Все пять цветов её маленькой головы - жёлтый, серебристый, чёрный, белый, красный - тускло мерцая в электрическом свете, плавно переливаются друг в друга. - Как вы думаете, почему она выбрала меня? Ведь должно же быть какое-то объяснение. - Не знаю, может, и не должно быть... Я её давно не видела. Она со мной поссорилась. Она со всеми поссорилась... У неё здесь в Америке родной брат был. В Нью- Йорке. Единственный человек, которого она любила. - Она замолкает, задумчиво вытягивает губы. Смотрит на О.. Рот останавливается, сжимается в красное пятно с торчащими во все стороны морщинками. - Он умер пару лет назад... Раньше, в Москве мы были очень близки. Это, конечно, ого-го-го тому назад было... Хотя она намного старше. Но всегда много общего было. Почти каждый вечер к ним приходила. Про всех своих мальчиков ей рассказывала. Она была очень красивая и очень влюбчивая. Потом в Израиле книгу об этом написала. Мы были поражены,. охребенительная книжка... - Откидывается на спинку дивана. Сквозь просторную блузку угадываются твёрдые цилиндрические соски. - Вы представить себе не можете... - Что вы будете пить? - Встаёт и, не дожидаясь ответа, разливает красное вино. - Мне трудно об этом говорить... Мой муж... Я хотела бы вам помочь, но не знаю, что можно сделать... Для вас это, наверно, как снег на голову... Она меня слушать не станет. Но я придумаю что-нибудь... - Телевизор в спальне взрывается (вс)плеском рукоплесканий. - Я сейчас. - Скосив глаза, полоснула скользящим зрачком. Уверенно поигрывая тяжёлыми бёдрами, уходит в рукоплесканья. Словно приглашает принять участие в хорошо знакомой им обоим игре. Сквозь (случайно?) полуоткрытую дверь О. видит, как она тщательно рассматривает себя в зеркале. Отражение исчезает. Плеск рукоплесканий сменяется слабым журчанием воды в ванне. О., не очень понимая что делает, идёт к спальне, но звуковая волна из внезапно проснувшегося телевизора отбрасывает его назад. Отходит к стене с книгами и сразу успокаивается. Лениво гладит глазами потрёпанные корешки. Перелистывает огромную Библию с гравюрами Дорэ. Ставит назад, наталкивается на засунутую между книгами фотографию в резной деревянной рамке. Полный, лысый человек лет пятидесяти с расплывчатым лицом и ласковой пасторской улыбкой под огромными очками. Высокий покатый лоб. Пухлые губы обведены глубокими морщинами. Немного обвислые, красноватые щёки. В лице его, во всей внешности что-то очень знакомое. - Мой муж. Преподаёт какую-то хренофень американским оболтусам здесь в университете. - Она уже сидит, закинув нога на ногу, в кожаном кресле напротив и держит двумя пальцами, словно рюмку, длинную сигарету. Глаза отсвечивают замороженным блеском. - Сейчас он в Бостоне. - Кажется, я встречал его на конференции в Филадельфии... в августе... - Городок у нас очень маленький, - быстро перебивает она. - Всего шесть русских семей. Но живём очень дружно. И мужа все любят... а я даю уроки музыки детям... Тут иногда так одиноко... Ничего не происходит... Я в Москве выросла... - Я слышал, И. серьёзно больна, - пытается О. вернуться к цели своего приезда. - Больна... давно уже... - она с любопытством рассматривает О. . Руки мнут, как глину, мягкую сигаретную пачку. Не вставая, переминается с ноги на ногу. Уютно поскрипывает креслом. Перехватывает его взгляд, секунду держит бережно внутри своего внезапно потеплевшего взгляда и встряхивает цветной головой. Молниеносным движением языка облизывает пушистую верхнюю губу. - А знаете, мы, ведь, с вами родственники. - Родственники? Какие родственники? - О. с трудом протискивает улыбку сквозь стиснутые зубы. В глазах у него рябит. Эта уверенная в себе пятицветноголовая дамочка начинает его раздражать. - У моей тёти девичья фамилия была К., также как у вашей матери? - говорит она сейчас медленно, протяжно, будто, нанизывая слова на дыханье, составляет икебану. - И родом они обе из деревни Опочка Псковской области, -ведь верно? - Откуда вы всё это знаете? - Мне И. рассказала. Когда ещё общались. О родственнике, который с ней живёт в одном городе. Хотела вас найти... - Так вот оно что! Голос крови в ней заговорил? Может, потому, что я не нашёл её? не заменил ей брата? Или ещё кого-то? - Она ведь больной человек! - новая родственница ударяет растопыренными ладонями о стол и откидывает лицо назад. Резко встаёт, не скрывая своего разочарования. Брови сдвинуты в широкую дугу.- Я думала, вы умнее... Вам, наверно, пора возвращаться... И уже в дверях - Не смейте причинять ей боль!... Слышите? Слышите!?... Она уже два раза пыталась... Если с ней что-нибудь случится , это будет на вашей совести!... И мы всё узнаем... вам тоже плохо будет! Дверь с треском захлопывается у О. перед носом. Он стоит на крыльце в заброшенном городке, где-то в центре Новой Англии. Тяжелые хлопья падают на голову. Волосы понемногу становятся мокрыми. За чёрным крестом оконной рамы, в жёлтом окне пробегает в спальню новая родственница. Зыбкая, вечерняя тень креста подрагивает на снегу у его ног. На секунду он забывает о Процессе, о И., о родственнице, о себе... Ему кажется, что он на крыльце избушки в центре огромного стеклянного шара. Внутри шара идёт густой рождественский снег. А рядом в избушке женщина с полными голыми ногами, прижавшись лбом к спинке кровати, со злостью стучит, стучит кулачком в стену. И стук этот отдаётся у него сейчас в черепной коробке. 8. В Дороге ( 10 Янв. Вечер) Плотно обтянутое ветром, серебрянное "Субару" несётся по чёрной полосе, как будто подвешенной среди бесконечной снежной равнины. Разбрызгивает в асфальте мутные пятна фонарей. О. сидит сгорбившись, втянув подбородок в приподнятые плечи. Узкие губы плотно сжаты. Прерывистая белая линия посредине дороги бесшумно плывёт у него в голове. По обеим сторонам покачиваются бесконечные гирлянды оснеженных деревьев. Глухо потрескивает радио. Далёкий, протяжный звук проступает сквозь космический треск. Где-то в центре эфира сгущается, набухает гуденье. Зря он сюда приехал. Новая родственница помогать не будет. Похоже, у неё другое на уме. Про поездки мужа к И. даже и не упомянула. Странно, что он никогда не слышал о нём. Не так много русских должно быть здесь в Университете... Гудение на минуту прекратилось. Радиофурункул в центре эфира взрывается аплодисментами... И сразу пасторское лицо в резной деревянной рамке становится моложе. Исчезают тяжелые очки, морщины вокруг пухлых губ. Длинные, соломенные пряди свисают на высокий, покатый лоб... Под фотографией на стене (рамка тогда была не резная, а тоненькая, чёрная, официальная) в ОВИРе огромными буквами копия статьи из Ленинградской Правды за 23 Сентября 1972 года. " ... готов искупить свою вину перед Родиной... распространял слухи, порочащие советский государственный строй... предостеречь от страшной ошибки других евреев, которые ничего не знают об Израиле...". И молодая, кровь с молоком, белобрысая инспекторша (крови оказалось больше; О. потом видел её в ОВИРЕ же в форме капитана КГБ; получил 9 отказов на заявления о выезде; целый год, перед тем как уснуть, придумывал для неё изощрённые сексуальные издевательства), восседая под чугунной статуей Ленина, в Судный День 19.. года торжественно объявляет: - Ваш отъезд в настоящее время нецелесообразен. Сможете подать на пересмотр не раньше, чем через 5 лет. - Нагловато подмигивает. (И переливающийся чекистский металл в голосе, и подмигиванье - часть государственно-воспитательной работы). - Это для вашей же пользы. Вот почитайте, что ваш знакомый из Израиля пишет... - широкое движение указательным пальцем к фотографии на стене. Ноги в форменной юбке немного расходятся. - Ведь тоже будете к нам проситься. - К вам не буду. - Вы тут мне не хамите! А то вместо Израиля в другом месте окажетесь... -Капроновые чулки под столом угрожающе потрескивают. - На Родину проситься будете... На Родину!... Он тут тоже голодовки объявлял, боролся за выезд. А теперь, вот, на всё готов. Лишь бы назад впустили. И, действительно, на всё был готов. Целый год жил в Вене на деньги от советского посольства, писал статьи в советские газеты. О страшной жизни в сионистском государстве. Посольство обещало помочь вернуться. А потом, когда выжало его, как лимон, платить перестало. Теперь вот, значит, в Новой Англии осел... фамилию на американский лад поменял... так, чтобы и не узнать было... 9. Второе Слушание (20 янв.) За роковым барьером гигант-полицейский с осовелым (осоловелым?) лицом шевелится бляхами и пуговицами на синей гимнастёрке. Сонно потягивается во весь богатырский живот. В Зале, на самой последней скамье человек 10 обвиняемых. Все кроме одного, бедно одетые негры и пара женщин, которые пришли за них болеть, страдать вместе с ними. Публика. (Если О. когда-нибудь опубликует эту Записки, наверно, будут думать, что он расист; будут заглядывать за край текста и видеть там то, что хочется увидеть. Но для О. сейчас важна сама фактура текста, выделка фраз; фактура ткани, а не её покрой). Назначенные судом (бесплатные) защитники по другую сторону барьера вместе с полицейским. Ведут себя очень непринуждённо. (Их судьбы здесь сегодня решаться не будут). Одна из защитниц, очень высокая, с правильными чертами лица в бело-коричневом пончо на острых плечах сидит, повернувшись к публике, на столе между двух стоящих помпроков. Болтая капроновыми ногами, рассказывает смешную историю. Судейское место пусто. Лимфатическая плазма в глазах у полицейского начинает медленно колыхаться. Что-то осмысленное появляется в лице. Поскрипывая портупей, он неохотно приводит своё большое рыхлое тело в стоячее положение. - Всем встать! Досточтимый Судья Джонс будет проводить Слушание в этом Зале. Да хранит Бог наш Великий Штат М.! Семенящей походкой вбегает Досточтимый Судия Джонс (Судья 3). Жёлтый, глянцевитый череп с тыквенным отливом, отороченный голубовато-седыми волосками. Длинный хищный нос. Расплывшееся тело в чёрной мантии напоминает огромную нахохлившуюся ворону со сложенными крыльями. Приглушённый шопот подсудимых понемногу вытягивается в тугой конус за барьер к потолку. И вершиной конуса становится глянцевитый череп Воссудившегося Джонса. Казённые адвокаты выстраиваются в очередь к столику Прокурора. Прокурор, невзрачный человек в мешковатом синем костюме (что происходит в душе этого человека, который каждый день обвиняет незнакомых ему людей?) сидит слева от Досточтимого Воссудившегося прямо под звёздно-полосатым. (Разумеется, по ту сторону барьера). Не глядя на адвокатов, задумчиво рисует абстрактные мысли в блокноте. Казённые (все, кроме женщины в пончо, блёклые молодые люди англо- саксонско-протестантского вида в синих костюмах, белых рубашках и галстуках) отдают Прокурору какие-то бумажки и тихонько с ним шепчутся (Наверно, предлагают сделки с Обвинением, чтобы дело не дошло до Суда. Как объясняет А., дела в Суде обычно кончаются сделками. Это только в России принципиальный Гражданский Суд не идёт на сделки с ответчиками). Потом выходят из-за барьера, знаками подзывают подопечных и идут с ними шептаться в коридор. - Ненавижу тебя!, - пропитым, шелушащимся шопотом неожиданно кричит рядом с О. женщина своему соседу. (По эту сторону барьера, говорят и даже кричат только шопотом). Она отодвигается на край скамьи и без всякого выражения смотрит в сторону. Пара грудей над широкими бёдрами дёргается, будто они под током, и рубильник заклинило. Слабый запах вина и пота доносится до О. Через минуту она не выдерживает, придвигается снова и берёт соседа за руку. Кладёт себе на джинсы между ног. Закрывает глаза. (Здесь, в Суде, всё обнажено до предела). О. отворачивается. Сцена продолжается (но в замедленном темпе, крупным планом) у него в голове. Наконец, сдавленное мычание-стон за спиной возвращает его к действительности. Досточтимый, не обращая ни на кого внимания, роется в своих бумагах. Наконец, уверенным движением обеих рук расправляет чёрные крылья мантии и нависает над Залом. С угрозой поигрывает искалеченными отражениями в огромных роговых очках. Наклоняется к своему микрофону. Поводя хищным носом, подозрительно обнюхивает его и объявляет фамилию О. О. подходит к барьеру. Защитник немедленно делает стойку, становится рядом. - Всё время молчите, - предупреждает он брызжущей скороговоркой. Расставив ноги и уверенно наклонившись в сторону "Его Чести Судьи", А. излагает историю болезни И. . Плавные, тщательно закруглённые фразы, как прозрачные воздушные шарики, плывут над барьером к Судье... Останавливается. (Заметно, что ему нравится, как он говорит, и хочется продлить свою речь). Умело выдерживает паузу для нарастания сочувствия. Снова продолжает... Чёрный микрофон покачивается перед его ртом, как зачарованная музыкой кобра. Краешек солнца на мгновение оплавляет барьер, разделяющий судящих и судимых. Превращает в ручеёк расплавленной, сверкающей стали. Истица сидит неподвижно с разинутым ртом, словно на приёме у зубного врача. Не слушая, что говорит А., и не замечая О. Сквозь багровую черноту тускло поблёскивают металлические коронки. Лицо (даже с разинутым ртом!) задумчивое, совсем отрешённое. То ли зевает, то ли поёт беззвучно. И при этом дёргается от мелкого тика щека. Много в ней изменилось со времени предыдущего Слушания. Досточтимый, терпеливо выслушав А., объявляет, что Помпрок ещё не назначен (может быть, поэтому А. не получил ответа на просьбу прекратить Дело?) и Слушание переносится (опять?!). Советует А. встретиться с Помпроком (ещё не назначенным!) перед следующим Слушанием 10 Февраля. Так зачем же сюда вызывали?? Может, где-то там наверху, в Главной Инстанции ещё не решили, давать ли ход Делу? Странно, всё-таки, что пражский еврей ещё в двадцатых годах прошлого века так точно мог увидеть то, что с О. произойдёт. Традиционный перекур-прогулка с А. после Слушаний. Среди обледенелых деревьев, укутанных нежным, девственным снегом, и невысоких серебристых сугробов. - Что-нибудь узнали от сестры И.? - Нет, ничего нового. - Муж её недавно встечался с И. - Задумчиво жуёт мокрый воздух. Долго молчит, думая о чём-то своём. Сигарета, как дымящийся белый карандаш, выжигает в воздухе прописью бесконечное слово. Ставит в конце слова точку и выбрасывает окурок в снег. - Вообще-то, я не удивлюсь, если следующее Слушание будет последним. Не удивлюсь, - А. произносит это с таким видом, точно само это не-удивление ему очень дорого. И уж его-то он никому не отдаст. Так что О. даже и просить не стоит. - Видите ли, она вчера мне звонила... Это не вы дали ей мой телефон? - Ничего я ей не давал. - Очень энергичная женщина... Я так понял, вы с ней договорились... - Поворачивается к О. , внимательно смотрит на него. Принюхивается, пытается взять след. - Они убедят И. снять обвинение, а вы ни с кем ни о ней, ни о муже её говорить не будете... Просила передать слово в слово... Вы знаете, о чем идёт речь? - Не знаю и знать не хочу. - Ну как хотите... На исход Дела это уже не повлияет. А остальное меня не касается. Но будьте осторожнее. Они и передумать могут. Долго и обстоятельно трясёт безразличную руку своего Подзащитного. И сразу растворяется под землёю, во всепоглощающем жерле метро. О. опускается на скамейку, закрывает глаза. Среди весело пляшущих солнечных искр снова всплывает ласковое пасторское лицо в роговых очках... 10. Третье Слушание (10 Февраля) Зимнее солнце рассыпалось тысячей маленьких искр в золотистых снежинках на площади перед зданием Суда. Сверкает на цоколе посреди снегопада всё тот же бронзовый всадник. Теперь на голове его лихо нахлобучена снежная шапка, и лошадь укутана серой попоной. Шапка, и попона густо изъедены пятнами городской копоти. Переливаются имперские складки в летящем плаще, контуры крыш, подъездов, обведённые пушистой линией синего снега, замёрзшие ниточки света в сосульках, витрины, облицованные голубым льдом, манекены в витринах,... Возле очереди у входа в здание зелёный джип с затенёнными стёклами мерцает аварийными огнями. (О. на секунду показалось, что он уже где-то видел его). Колокола на соседней церкви с одиноким, длинным шпилем бьют девять. Казённый, беспощадно залитый электричеством Зал Слушаний (Слышаний? Невыслушанного? Неуслышанного?). Зал Ожидания? (Ощущение, что большую часть жизни он провёл в залах ожидания, но так никуда и не уехал, теперь всё чаще не даёт О. покоя. Не только в Суде, но и снаружи). Теперь Слушания уже на третьем этаже. Предыдущие были на двенадцатом и восьмом. Каждый раз О. поднимается ниже и ниже. Кончится где-нибудь в подвале. В Зале всего одна сторона света - левая стена с узким окном под потолком. (Странное тут место... Никогда, наверно, в этих комнатах не звучала музыка, не сидели за столами друзья, не целовали мужчин влюблённые женщины, не бегали счастливые дети,... Только обвиняли, оправдывали, штрафовали, посылали в тюрьмы,... впиталось в стены, в скамьи, в барьер... И по ночам призраки обвиняемых и судей продолжают свои бесконечные разборки. Бродят по пустым коридорам, разгоняя призраков, колченогие законы и уложения. Постукивают деревянными костылями, наталкиваясь друг на друга. Деловито шныряют слухи, сплетни, кривотолки, вихляющие подвохи,...). Уже и адвокатов, и полицейских О. узнавать в лицо начал. Хоть и непросто их различать. Заседания стали повторяться, просвечивать друг сквозь друга, как сцены в мылодраме, где много событий и ничего не происходит. И мылодраму эту О. смотрит откуда-то со дна души. Звуки плохо сюда доходят и образы расплываются в мыльном свете. Если у мылодрамы есть свой Режиссёр, Он явно не утруждает себя выбором актёров и декораций. Всё ещё болит левая половина тела. На прошлой неделе О. провёл три дня в католическом госпитале. Со стальной иглой в вене. Под неусыпным и ласковым наблюдением Св. Иуды. (Образ его с бронзовым медальоном на груди висел прямо напротив постели. Подходящий святой для пациента- еврея. Над Св. Иудой маленькое тёмное распятие, - такое же распятие над каждой кроватью, среди тяжелобольных атеистов не бывает, - а ещё выше телевизор. И все три дня в телевизоре кого-то умело убивали в перерывах между рекламой). И этот Суд тоже как болезнь, но уже не внутри, а снаружи. Болезнь, которую нужно пережить. Чтобы иммунитет, наконец, появился. Ответчик оглядывается по сторонам и натыкается на насторожённый, тёмный взгляд, не принадлежащий никому в зале. Взгляд своей отсутствующей истицы-обвинительницы. Вот уже и галлюцинации начинаются... И на этот зияюший взгляд долго ещё придётся натыкаться... В университете, на улице, дома... Каждый раз, когда мелькнёт, отброшенная в будущее, тень этого Процесса. И. на Слушание не пришла. Нету у О. теперь истицы. Но крутится машина... уже по инерции... пробуксовывает... чавкает, засасывает с урчанием время, деньги... Тени огромных птиц (нетопырей? упырей? птеродактилей? вертолётов?) носятся за мутным окном. Переворачиваются, беззвучно выделывают какие-то цирковые мортальные сальто. Немое чёрно-белое кино для обвиняемых. Абстрактая иллюстрация к Процессу Правосудия. Ещё один (уже четвёртый!) Судья. Благостный старичок с глази(глазу?)рованным, сдобным лицом. Будто всю жизнь питался одним сиропом и пирожными. Усаживается в своё высокое кресло под потолком и, благожелательно улыбаясь, рассматривает, кого Бог ему сегодня на суд послал. Тени скукоживаются, замирают, распластавшись на потолке. Появляется А. с мокрым красным зонтом наперевес. (С момента последней встречи у него появилась клинообразная бородка - раньше О. бороды у него, вроде, не замечал - и он стал очень похож на Ленина). Слишком уж очевидно подавив зевок, рассказывает свербящим, доверительным шопотом , что вчера во время тренировки с детьми повредил шею, и теперь больно поворачиваться, больно носить брифкейс, и (многозначительно понижает голос) всё остальное тоже больно. Длительный экскурс в анатомию и в теорию совместного преподавания греко-римской борьбы мальчикам и девочкам в средних школах. Чреватая чем-то пауза. Глухое лавинообразное урчание, напоминающее на звук воды, спускаемой из туалетного бачка. Сквозь урчанье О. удаётся, наконец, услышать, что он обсуждал "Наше Дело" по телефону с Помпроком. Тот встретился с И., но она отказалась говорить. - Похоже, там наверху, - А. на секунду поднимает глаза к небу, - хорошо к вам относятся. Благостный Судья объявляет (медленно, по слогам и немного перевирая) фамилию О.. Двуединый, двуединственный А.-О. встаёт. Судья 4 минуту сидит в глубокой задумчивости, разглядывая А.-О.. Умиротворённая улыбка застыла на его лице. Советует договориться с Помпроком (о чём?!... и когда же, наконец, материализуется этот загадочный Помпрок??). Чтобы не доводить дело до Суда. (Оказывается все эти Слушания ещё и не были Судом!). Замолкает. Снова думает о чём-то своём, судейском. Выражение спокойной мудрости незаметно сменяется блаженной прострацией. Спохватывается, крутит маленьким круглым лицом, держа улыбку высоко на виду у всего Зала, и вызывает следующего обвиняемого. Когда они выходят, зелёный джип, уже наполовину занесённый снегом, всё ещё стоит на том же месте. За стеклом угадывается огромная фигура водителя, который спит, положив голову на руль. А.-О. идут посреди снегопада под адвокатским зонтом к машине А.. Искрится вокруг белое покрывало парка, чёрные струпья стволов в небесной мякоти, испещрённой воробьями. Золотой купол красного Губернаторского Дворца на холме. Те же детишки в разноцветных нейлоновых куртках, шарфах (О. видел их ещё утром, когда шёл в Суд) катаются с обледеневших горок. Тень А.-О. медленно раздваивается в снегу. - Сколько же это будет продолжаться?? Ведь должен же... - О. дёргается, словно головою попал в воздушную яму, остановливается, замолкает. Осторожно двигаясь одними только пальцами, пытается выбраться из ямы. С беззвучным хрустом ломаются ледяные иголки в венах. Снова ноющая, тянущая боль слева. Одно резкое движение, и что-то очень хрупкое, драгоценное разобъётся внутри. Защитник поворчивается всем телом. Хитро усмехается своими 32мя молочными зубами. Многозначительно почёсывет бороду. Не глядя на О., ласково поглаживает перчаткой блестящую морду своего Мерседеса. Нажимает невидимую кнопку. Мерседес благодарно вспыхивает в ответ габаритными огнями. Несколько секунд А. стоит молча с открытым ртом, будто давая понять, что не находит слов. Во всяком случае во рту у него их сейчас точно нет. И О. может в этом сам убедиться. Пантомима заканчивается разведением рук. Невидимый смешок, зацепившись за острые белые зубы, качается в ленинской бородке. С треском закрывает зонт. Отработанным борцовским движением обхватывает брифкейс и садится в машину. Его ясные, жестокие глаза на секунду задерживаются на Подзащитном. Мерседес урчит, почувствовав внутри себя хозяина, потом истерически взвизгивает и срывается с места. Ещё один день в жизни О. потерян. И ещё несколько сотен долларов перетекут сегодня на текущий счёт А. с текущего счёта О. А, может, позвонить сестре И.? В маленький, набитый старой мебелью дом, пропитанный имбирем и корицей? Поговорить с этой женщиной, сидящей сейчас, поджав ноги, на низком диване? Узнать подробности сделки, которую предлагала А. в прошлый раз?... Понять, что она от меня хочет?... Странно, что она ему звонила, а не мне... Действительно, чем-то она похожа на маму... генетические особенности выходцев из Опочки? На месте, где только что стоял сверкающий адвокатский Мерседес, паркуется зелёный джип с затемнёнными стёклами. Чем-то это всё напоминать начинает О. Советский Союз. Неужели здесь, в Америке какой-то идиот за ним следит? Не могла же И. нанять частного детектива. Денег у неё нет таких. Да, и слежка-то совсем неумелая. Ещё не понимая, что он сделает, О. идет к джипу и дёргает ручку. Дверь заперта, но он продолжает дёргать. Наконец, кто-то внутри впускает его. 11. В Джипе (10 Февраля) Ну разумеется! Знакомое, сильно состарившееся лицо. Мощные очки в роговой оправе, за которыми прячутся маленькие глаза. Обвисшие, красноватые щёки. Покатый лоб продолжается пухлым носом. Узкие, плотно сжатые губы подводят черту под верхней, размытой половиной лица. В нижней половине, в знаменателе лица - жёсткий, чётко очерченный подбородок. Вздувшиеся, дрожащие жилы на шее. - Что вам нужно? - О. плюхается на сиденье рядом с водителем. С силой захлопывает стальную дверь. Кулак его упирается в ветровое стекло. - Что мне нужно? Нужно чтобы от меня отстали! - Водитель, намертво вцепившись в руль, смотрит прямо перед собой. Они сидят в маленькой тесной кабине, почти касаясь друг друга. Любое движение руки вот-вот превратится в удар по лицу. - Чтоо?? Это вы всё время меня выслеживаете! И мне это уже надоело! Хотите чтобы я вызвал полицию? - Ну хорошо... я объясню... в прошлый раз хотел , но не смог... Вы, конечно, знаете, кто я... - В его сбивчивых, беспомощных фразах чувствуется глубокая уверенность в своей правоте. - Вы были у нас месяц назад... Поймите, я не могу больше так! Если у нас узнают, опять переезжать придётся... Мне 68 лет... давление высокое... и работу больше уже не найти... Ведь это было очень давно. Израильтяне для отказников ничего не делали... Я всё рассказал в ФБР, как только въехал в Америку... - Голос его вдруг набирает силу, словно где-то внутри крутанули ручку громкости. - Если бы не подписал бумагу, что буду им помогать, КГБ из Вены бы меня не выпустило... Жена об этом ничего не знала. Тогда дочке год всего был... - Вы, похоже, от меня сочувствия ждёте? - От вас дождешься! Вам наплевать, что я всю жизнь, как под могильной доской, корячусь! Все приехали, отказничики да герои! Делать им нечего - мемуары пишут! Боятся, как бы о них, старых поганках, человечество не забыло!. Куда ни устроюсь на работу, - везде такой бывший герой обьявляется! Пузатый, лысый, два дома, три машины, баба вся от жира трясется, шестую пластическую операцию делает, а он, папаша героический, всё не может забыть, как его, бедного, на историческую родину не выпускали! А он на эту родину, между прочим, так и не доехал! В лучшем случае, туристом покатался, с тетей Басей икорки в русском ресторане покушал! А я там три года жил!... - Ну, ладно, - перебивает О., - а я-то зачем вдруг понадобился? - Вы-то? А так, ни зачем. Своячница моя, женина сестра двоюродная, в минуту просветления как-то объявила, что вы ей ближайший родственник, и она ждет-не-дождется с вами встретиться! Счастлива была, что через двадцать лет вы с ней снова в одном городе оказались. Влюблена, небось, раньше была, в Тель-Авиве-то?... А мне что было делать? Я ведь вас тогда, на конференции летом, сразу узнал! Доклад отменил, и уехал в тот же день! Думал: пронесло, и тут эта ненормальная со своим бредом!... Нельзя было, чтобы вы с ней встретились.- Голос его тускнеет. Жилы на шее вздрагивают всё сильнее. - Она такого бы про меня нарассказывала... а потом бы через общих знакомых до университета дошло. Да и не говорил ей ничего особенного. Она сама своей больной головой придумала. Послушайте, я знаю, как её остановить... Но вы тоже должны нам помочь... - Не буду я ни помогать, ни вредить! И вообще с вашей семьей дел никаких иметь не буду. - А семья ведь и ваша тоже. Жена сказала, вы с ней какие-то далёкие родственники... - Он снимает очки и начинает протирать их несвежим, скомканным платком. На изжелта- синей коже под выпуклыми глазами тяжёлые, обвисшие мешки. - Она много о вас говорила. Вы, похоже, никогда и не ошибаетесь... вам легче... 12. Четвёртое Слушание. Последнее Оправдание. (2 Марта) Шестой раз О. в Присутствии!.. Как к себе домой... Шесть бетонных надолбов, воздвигнутых больной женщиной, на жизненном пути длиной в полгода... Но сегодня - Суд! Свершилось! На этот раз даже и повестки не присылали. Должен сам знать, когда тебя судить будут. Всё в тот же Зал. Декорации не меняются, только судьи каждый раз новые. (Или это один и тот же многоликий Судия? Каждый раз в новом теле? Может, по ночам все судьи превращаются в одного Судью, все прокуроры в одного Прокурора, все адвокаты в одного Адвоката? И только для нас, днём они разные?). Наконец, (как обычно, опоздав на полчаса; О. это, впрочем, уже не волнует) появляется А.. (За предыдущий месяц он так и ни разу О. не позвонил). Выглядит сегодня он совершенно иначе. Лицо с застывшей приветственной гримасой изжелта-белое. На маленьком, выпуклом лбу появились морщины. Мешковатый пиджак топорщится в талии. Словно на это Слушание вместо А. выпустили другого, ещё хуже загримированного актёра. Усаживается и с важным видом шепчет последние метеорологические новости. (Текст для А. Режиссёр, как видно, менять не стал). Затем, решив, что больше О. знать ничего не следует, утыкается в журнал для рыболовов. За весь этот Процесс о четырёх слушаниях - от Судного Дня до Пасхи - О. не произнёс ни слова в Суде. Ни разу не отвечавший ответчик. Всегда говорил А., его наёмный предстоятель пред Законом. Только безмолвное тело О. присутствовало в этих судейских комнатах-коробках. Только его и судили. И. опять нет. Это, конечно, к лучшему. На Нет и Суда нет. Появляется Судия 5. Грузный человек в чёрном балахоне с широким бронзовым лицом забытого сибирского божка. Жужжащее бормотание, как стая невидимой саранчи, проносится по залу, пожирая прячущиеся по углам последние остатки тишины. Помпрок (Наконец-то О. сподобился увидеть его живьём! Ожидания, как всегда, обманули. Толстый, невзрачный человек лет 30ти с фигурой, похожей на контрабас, и слезящимися глазами) невнятной, неуверенной скороговоркой излагает Обвинение И. против О.. Как видно, он и сам на нём не настаивает. Ещё одно ритуальное действие. Бронзоволикий Судия шумно сморкается. Глубоко впихивает платок вместе с пальцем поочерёдно в каждую ноздрю. Закатывает огромные глаза и говорит вниз секретарше что- то, чего непосвящённым услышать нельзя. Оглушительная, звенящая тишина. Наконец, Судия произносит Приговор. Оправдан!! Дело прекращено!! Голова у О. идёт кругом, и круг этот всё больше сжимается. Воздух перед глазами изогнулся в прозрачную линзу с голубоватым отливом. Бронзовое лицо Судии превратилось в диск-барельеф, расплющенный на стене, высоко под потолком. Черты его расплываются. Левая половина замазана сплошной жёлтой краской. Чешуйки краски угрожающе покачиваются. - Старайтесь избегать её до конца своей жизни! - Исполненное судейской мудрости, напутственное слово из глубины барельефа. О. не удивился бы если бы под ним сейчас появились титры с этой фразой, набранной крупным золотым шрифтом. - Старайтесь избегать! - Голос его замолкает, но, будто размытый след от голоса, в Зале остаётся смутный гул. Вот и есть теперь, чем заняться до конца жизни... стараться избегать... ...А ведь если бы она не была больна, еще бы тянулось годы... ...Ну а если через год у неё это вернётся? и снова начнет обвинять, приходить на работу, вызывать полицию?? Говорят, преследуемые часто становятся преследователями. О. проводит указательными пальцами по глазам. Изображение на диске на секунду исчезает, словно в мозгу у О. внезапно выключили свет. Затем плоское лицо Судии возвращается в фокус, уменьшается, приобретает глубину. Понемногу проступает его левая половина. Гул в Зале стихает. Бронзоволикий Вершитель Правосудия с ленивым любопытством смотрит на тело О. . Степенно зевает, не раскрывая рта. Отворачивается. Чеканный профиль бронзоволикого тускло светится над Залом, над Помпроком, над секретаршами, над А. и О., всё ещё стоящими у барьера. Защитник прощается с Подзащитным посредине заснеженного парка, залитого ярким зимним солнцем. Сквозь кружение снежинок уходит по ступеням в метро, выгнув руки, будто тащит невидимые тяжёлые чемоданы. Вместе с ним уходят куда-то под землю разделённые барьерами судейские залы, полицейские, звёзднополосатые знамёна с орлами на древках, секретарши, помпроки, вереница из пяти Судей, четыре с половиной тысячи долларов, весь "Процесс И. против О.". На следующий день О. находит в почтовом ящике новую повестку. Он должен явиться в Муниципальный Суд 15 апреля по Делу о попытке изнасилования гражданки И. Приложение. История болезни И. , рассказанная Э. , её двоюродной сестрой, после окончания Процесса. Лет 15 назад И. поехала в Израиль. В аэропорту у неё был приступ, и прямо из аэропорта забрали в психиатрическую больницу. Через пару месяцев отправили обратно в Америку. После возвращения в Америку И. провела почти год в специальной лечебнице. Лет 12 назад у неё обнаружили очень большую ( "величиной с кулак") опухоль в мозгу. Опухоль была прооперирована. И. была переведена на постоянное жительство в специальное здание (YMCA), где живёт с тех пор под наблюдением врачей и принимает лекарства. Прекратила отношения с сыном, с бывшим мужем и всеми членами семьи. Страдает галлюцинациями. (Собаки с лаем, носятся по дому, где она живёт; нацисты с песнями маршируют под окнами;...)