Александр  Аничкин

У известного стихотворения Ахмадулиной "По улице моей" в русском литературном обиходе до сих пор существовало две версии: всенародная песенная и полная, известная любителям поэзии. А после выхода романа Василия Аксенова “Таинственная страсть” появилась, или, точнее, вернулась, еще и третья, с другим прочтением ключевого четверостишия.

Я на это обратил внимание почти случайно, читая давний сборник переводов поэзии. Зацепило: у Ахмадулиной на английском выпали два четверостишия.

Такое случается в переводческой практике сплошь и рядом. И в прямых переводах, и особенно в адаптациях. Набоков, переводя "Алису в стране чудес", опускал по целой странице. Из "Приключений Мюнхаузена" в пересказе Чуковского пропало несколько политически неправильных глав. Пушкин вообще переделал сюжеты о волшебном флюгере-петухе и арабском звездочете из "Повестей Альгамбры" Вашингтона Ирвинга в оригинальный "Золотой петушок".¹

Замечательно, что у одного стихотворения есть три варианта. (В английской версии этой статьи я предлагаю перевод двух пропавших четверостиший и “аксеновский” вариант стиха о “таинственной страсти”). Поразительно еще, что одно и то же стихотворение живет тремя жизнями: у каждой версии свой смысл, отличный от других.

Английский перевод стиха вошел в антологию “Послевоенная русская поэзия” (Post-War Russian Poetry) под редакцией Дэниела Уайссборта (Daniel Weissbort). В книжке приводится текст без второго и третьего четверостиший. Поначалу я подумал, что, может быть, составитель использовал песенный вариант. Но в песне выпущены три четверостишия. К тому же антология вышла в 1974 году, а “Ирония судьбы, или с лёгким паром”, где Барбара Брыльска-Алла Пугачёва поёт “По улице моей”, – на новый год в 1975/76-м. По датам получается, что популярность песни из фильма не могла повлиять на тексты в антологии.

На английский стихотворение перевела Элейн Файнстайн. Перевод без рифмы, он основан на ритме и отлично передает пульс ахмадулинской строки. Переводчица сейчас не помнит, как было дело с этим стихотворением. Мне она сказала, что скорее всего к ней оно попало уже в сокращенном виде. Составитель Дэниэл Уайссборт полагает, что тут могла сыграть роль цензура. Может быть, это была и самоцензура Ахмадулиной.

Точно установить, что же случилось на самом деле, сейчас может и не удастся. Зато есть уникальная возможность показать, как работает поэзия. Каждая из версий - это вполне завершенная работа мастера.

Страх и страсть – рифма неожиданная, сильная, даже при том, что слова не вполне одного фонетического ряда.

Дело, однако, в том, что страх в первой строчке четверостишия на самом деле скрывал другую, подставленную рифму – власть. В таком сочетании стихотворение приобретает совсем другое – остро-политическое звучание. В 2009 году вышел посмертный мемуарный роман Василия Аксёнова "Таинственная страсть". Вот как Аксенову запомнилась "Улица". Ахмадулина (в книге – Нэлла Аххо) читала свои стихи в зале Чайковского в Москве. “Все повскакали, орали восторги... И вдруг меня обожгло, – пишет он. – Я понял, что она прочла в одном стихе не совсем ту версию, что была опубликована в "Юности". Далее Аксенов отмечает, что это ключевое четверостишие Ахмадулина поставила в конец стихотворения, что давало ему дополнительную силу – поэтическое ударение. 

Аксёнову это показалось очень важным. Призрак предательства, говорит он, тогда ходил по пятам за Ахмадулиной – и за ним – всё время. В этом варианте обвинение брошено прямо – власти. Власть будит охваченных страхом людей посреди ночи. Хуже – рождает страсть к предательству, от которой мутится рассудок. Вольнолюбцу, будущему диссиденту Аксенову это было близко – это раскрывало, что же происходит в обществе, что разъедает отношения между людьми. 

Видимо поэтому Василий Аксёнов взял этот ключевой поэтический образ – “таинственную страсть” – в название своего последнего романа о поколении шестидесятников.

Политическая заостренность нередко смазывает более широкое звучание темы. Здесь – нет, и в этом особенность поэтического таланта Ахмадулиной. Что это за “таинственная страсть”? Мы боимся власти, нас так воспитывает власть? Или в нас самих есть какое-то первобытное начало, толкающее к предательству? А власть – это так, в оправдание?

Я просмотрел десятки собраний ахмадулинской поэзии в интернете, но нигде не нашел версии, о которой вспоминает Аксенов. Может быть, память сыграла с ним шутку? В конце концов, его книга – роман, то есть воспоминание, но беллетризованное. Друг Аксенова Роберт Рождественский (в книге – Эр) спорит с ним: “Ты же ее знаешь: сегодня она читает один вариант, завтра – другой. На самом деле никаких предательств не было и не предвидится. Прежние времена не вернутся, поверь мне.” Аксенов в этом не уверен.

Поэзия на западе к тому времени переключилась на ленивый свободный стих. В России поэты в 60-е искали и находили новые рифмы, вспоминает Аксенов. Это было важно, это восхищало, открывало, казалось, новый, тайный смысл предметов.

Ахмадулина нашла свою: cтрасть – власть – страх.