| журнал "Стороны Света" www.stosvet.net |
версия для печати |
РОБЕРТ ГРЕЙВЗ (1895–1985) Перевод Григория Кружкова Плащ В изгнанье взял он несколько рубах, Горсть золотых и нужные бумаги. Но ветер над Ламаншем дул навстречу И раз за разом отгонял корабль В Дил, Ярмут или Рай. И лорд, страдая От качки, заперся в каюте. Вскоре Его находим мы, допустим, в Дьеппе, Где, только лишь баул распаковав И свой ночной колпак на гвоздь повесив, Он днями напролет играет в карты, Фехтует ради упражненья или Любезничает с горничными. Ночью Он что-то пишет. Все идет отлично; Французский для него почти родной, И местное вино совсем недурно, Хотя и резковато. Поутру Слуга приносит свежую газету И чистит шляпу. Джентльмен повсюду Как дома, объясняет камердинер, Заботы об усадьбе отвлекли бы Их милость от теперешних трудов. Отъезд на несколько ближайших лет Он думает, окажется полезным. Ходатайство? Заступничество друга? В том нет нужды. Изгнанье не страшит Того, чье правило – быть патриотом Лишь своего плаща. Должно быть, это Разгневало высокую персону. Как снег То, что случилось с ней, случилось тайно, Как снег, упавший ночью. Мир проснулся И сразу же зажмурился от света, Невольно бормоча: «Ослепнуть можно», – И потянулся, чтоб задвинуть штору. Она была, как снег, согревший землю, Теплей на ощупь, чем ждала рука, Как снег, укрывший все, что было ночью, Пока не собирающийся таять. Любовь, дерзи и яблоко грызи Любовь, дерзи и яблоко грызи, Высоко, гордо голову неси, Купайся в солнечных лучах беспечно; Не вслушивайся, как во внешней мгле Хрипит и мечется, грозя земле, Слепая, злая, бешенная нечисть. Не бойся – смейся, пой и веселись, В одежды праздничные облекись, Пока горячка крови не остыла; Спокойно шествуй между тьмой и тьмой Сверкающей, как брачный пир, стезей – В просвете этом узком, как могила. Портрет Она всегда естественна со всеми, Включая незнакомцев. А другие Жеманятся и лицемерят даже С мужьями собственными и детьми. Она проходит в полдень незаметно По площади открытой. А другие Фосфоресцируют – всей толщей бедер – В любом неосвещенном переулке. Она обречена, кого полюбит, Любить безудержно и беззаветно. А эти называют ее шлюхой И оскорбленно морщатся при встрече. Таков ее портрет – упрямый, юный; Прядь вьется, взор сияет вопрошая: «А ты, мой милый? Так же ль непохож Ты на других мужчин, как я на женщин?» Трофеи Когда все кончено и бой утих, Военные трофеи пригодятся: Оружье, шлемы, флаги, барабаны Украсить могут холл и кабинет, А мелкую добычу мародера – Монеты, кольца, золотые зубы И прочее – их можно сбыть втихую. С трофеями любви – другое дело. Когда все кончено и плач утих, Портреты, прядь волос и эти письма Не выставишь публично, не продашь, Сжечь, возвратить – рука не повернется. И в сейф я не советую их класть – Чтоб не прожгли пятивершковой стали. Очень аккуратно Когда я прибыл к ней, Трава лоснилась гладко, Чуть веял ветерок, И шутки были к месту, Картинки на стене Висели как по нитке, Все было аккуратно. Она как раз в гроссбухе Вычеркивала цифры, Заканчивая счет, Кудряшки на висках И лак на черных туфлях – Все было аккуратно. Стояла тишина, Ни музыки, ни шума, Струился мягкий свет И тикали часы: Все было аккуратно. «В конце концов, логично», – Я повторял себе, – Настал и мой черед. Все очень аккуратно». Смерть, углубившись в счет, Меня не замечала, Ей важен был итог – Чтоб было аккуратно. «Неправда ли, – раздался Невидимый вопрос, – Все очень аккуратно?» Застывший, я стоял, Не в силах молвить слова, Ни засмеяться вслух, Ни засвистеть, ни тронуть Ее за локоток, Чтобы привлечь вниманье. Все шло обычным ходом, И я могу сказать: Все было аккуратно. Воскрешение Чтоб мертвых воскрешать, Не надо быть великим чародеем; Нет в мире безнадежных мертвецов: Подуй на угли отгоревшей жизни – И пламя вспыхнет вновь. Верни его забытую печаль, Его увядшую надежду, И почерк перейми, – Чтоб стало для руки твоей привычным Подписываться именем чужим. Хромай, как он хромал, Божись божбой, которой он божился, Он черное носил – и ты носи, Он мучился подагрой – Мучься тоже. Найди служившие ему предметы: Перо, печатку, плащ – И на основе их построй жилище, Чтоб, возвратясь, придирчивый хозяин Узнал свой дом. Но, воскрешая, помни: Могила, давшая ему приют, Не терпит пустоты; Отныне в саване его истлевшем Сам ляжешь ты. Дону Хуану в день зимнего солнцеворота Есть лишь один сюжет, достойный песни, Достойный уст певца И слуха детворы завороженной; Одна строка случайно забредет В обычнейший рассказ – И он, как молнией, вдруг озарится! О чем там речь? Об именах деревьев – Или о кликах птиц, Вещающих о Тройственной богине? О тайнах Зодиака, что кружит Под Северной Короной, Вращая судьбы тронов и владык? Все повторится – и ковчег, и волны, И женщина в волнах; И жертва новая опять пройдет По кругу неизбежному судьбы: Двенадцать звездных стражей – Свидетели восхода и паденья. О чем та повесть вещая – о Деве С серебряным хвостом Чешуйчатым? В одной ее руке – Айва, другой она призывно манит. Как устоять Царю? Он за ее любовь заплатит жизнью. Или о Змее, вставшем из пучины, Исчадье адских сил, В чью пасть он прыгнет, обнажая меч, И будет биться три дня и три ночи, Покуда океан Не изблюет его на берег плоский? Снег валится на землю, ветер воет, Сыч ухает во мгле, Страх заглушает в сердце зов любви, Печали искрами взлетают в небо. И стонет пень в огне: Есть лишь один сюжет, достойный песни. Взгляни: ее улыбка благосклонна; Забудь о кабане, Втоптавшем в прах цветок едва расцветший. Ее глаза синей морской волны, Белее пены лоб, И все обещанное совершится. Ноги Сперва была дорога, Она вела вперед – То под гору, то в гору, То прямо, то в обход. А по дороге ноги Куда-то шли и шли, Мелькали их лодыжки То в глине, то в пыли. А сверху лился дождь, В канавах клокотало, И палки под дождем Стучали как попало. Что их тянуло вдаль? Ей-богу, я не знаю, Должно быть, участь ног – Бессмысленная, злая. Ноги и дороги Связал, как видно, черт: Шагай туда-обратно, А, в общем, никуда. Мои, по крайней мере, Стояли в стороне, Они не принимали Участия в гоньбе. Смотрел я, улыбаясь, И громко хохотал: Куда они так мчатся, Как будто на пожар? Да ноги мои вряд ли Услышали меня, Заметили едва ли Ухмылку на лице. И вот, на травке стоя, Почувствовал я вдруг В коленях содроганье, В ступнях какой-то зуд. Я ноги свои тронул – И в тот же самый миг Они, рванув, помчались По лужам напрямик. Уцелевший Умереть в безнадежном бою, но воспрянуть опять От возни мародеров – избегнуть их гнусных когтей И вновь стоять на широком парадном плацу Изукрашенному шрамами и орденами, с оружьем в руках, Правофланговым в строю необстрелянных молодцов – В том ли счастье? Остаться случайно в живых, Когда остальные погибли? Ноздрями вдыхать Аромат утренней розы, расцветшей в саду? Слушать трели щегла на заборе, поющего так, Словно он сам только что изобрел этот мир? В том ли счастье – после самоубийства двоих (Сердце, разбившееся о сердце) вернуться назад Как ни в чем не бывало, пригладить прическу, смыть кровь И невинную, юную увести в теплый мрак, Шепчущую впотьмах: «твоя, навеки твоя»? |