Индуист: Когда я был маленьким, меня преследовала мысль, что во Вселенной нет ничего, кроме моего разума. Я все время думал, что если смогу достаточно быстро обернуться, то обнаружу пустоту позади себя: пустой, черный вакуум, может, даже и не черный. «Как я могу знать, что я знаю, что знаю», – сверлило у меня в мозгу. С тех пор во мне жило это огромное смутное ощущение – непознанная черная дыра, и время от времени я ощущал ее молчание. Я знал, что она не может выразить себя словами, но способна придавать им значение, она вбирала в себя все известное мне и все же не была ничем из этого. Она всегда ускользала, если я пытался обнаружить ее. Вскоре я понял, что в самом поиске есть противоречие, как если бы рыба пыталась отыскать аквариум, глядя через его стекло.
Мир – это не конец. Это лишь рубеж. Мы страдаем от безысходности и представляем, что мир с его болью, заботами и вещами реален, тогда как в действительности его нет. Столь многие сочиняют свой мир, а потом страдают, запутавшись в ими же наброшенных сетях. Забыв про источник, они бредут пыльной дорогой от смерти к смерти.

Буддист: Мир – это ни конец, ни рубеж. Нет ничего больше и ничего меньше его. И не важно, реален ли он. Не существует ничего, кроме как в отношении к чему-то. Что есть сегодня без вчера и завтра? Что есть здесь без там? И оттого, что мир не имеет ни конца, ни начала, единственно важный вопрос – это страдание человека.
Существует Бог или нет – не важно. Идея Бога во многих случаях усиливает человеческое страдание, ибо в ней, как и в идее иного мира, отражается присущая человеку жажда чего-то отличного от того, что есть. Однако, желание быть другим поощряется и называется раскаянием. Чувство вины, мне кажется, единственный грех для последователей буддизма.

Еврейский мистик: Прежде всего, я считаю, что христианство и иудаизм существенно различны в своих представлениях о Боге. Еврейский Бог если прощает, прощает сразу, нет нужды настаивать на греховности. Возврат к Богу – вот все, что нужно. Знакомы ли вы с идеей Тшувы?

Буддист: И все же это не имеет отношения…

Суфий: Что ж, быть отделенным от Бога – единственный грех, и именно в этом причина человеческих страданий. Когда мы живем отлученными от Бога. наша жизнь наполнена несчастьем заблуждения и то, что нам кажется знанием, лишь усугубляет наши заблуждения.

Даос (прокашлявшись): Стена, которую ты видишь перед собой, кажется целой, но если бы ты был одним из атомов, составляющих ее, ты был бы в постоянном движении с другими атомами, это бы и составляло твою единственность по отношению к ним. И потом существовала бы связь между атомами стены и дивана. Я хочу сказать, зачем выделять Бога из потока движения?

Суфий: Бог включает в себя движение. Бог – это то, что движется. Атомы – проявление Его вечно-творящей силы. Когда мы соединяемся с Ним, форма больше не имеет значения, нам больше не важно…

Еврейский мистик: Завеса поднята?

(Даос и индус усмехаются).

Суфий (подняв указательный палец): Если в нас есть храбрость расстаться с завесой знания, принять наше невежество и отдаться Ему с любовью, то – да.

Еврейский мистик: Но не следует ли ценить то символическое строение, через которое он является нам? У нас нет прямого доступа к этой бесконечности и, тем не менее, мы можем видеть ее отблеск в самых простых вещах. Связь между нами и Богом может быть очень личной, но существует пропасть, которую мы не способны преодолеть.

Индуист: Я был воспитан в еврейской традиции. В пятнадцать лет я впервые попытался вглядеться в Бога. Вгляделся – и столкнулся с этой загадкой. Бог не был той частью меня, которую я захотел узнать, но был мною больше, чем любая часть моего существа, чем мое тело и даже разум…

Буддист: Мы страдаем, когда хотим чего-то другого, чем то, что есть. Даже если получаем предмет своих желаний, то страдаем от беспокойства, от возможности потери. Хотеть – значит не понимать природу жизни. Жизнь – это беспрестанная смена, и мы не можем удержать ее ускользающие удовольствия без боли. Каждое мгновение утрачено, как только возникает, и поэтому мы должны принимать перемены без чувства потери или приобретения. Навсегда – это теперь, и когда мы осознаем это, мы больше не тоскуем по «навсегда».

Суфий: Это так, мы страдаем от наших желаний. Но только в том случае, когда они исходят от наших маленьких «я», когда мы самонадеянно верим в то, что знаем, чего хотим. Если мы даем Богу выразить Его желание через нас, то ощущаем бесконечную радость.

Буддист: Радость – это пробуждение.

Даос: В самом деле, Вселенная – священна. Ее нельзя улучшить. Если попробовать ее изменить – разрушишь. Попробуешь удержать – утратишь. Поэтому мудрец избегает крайностей, излишеств и самодовольства.

Суфий: Я знаком с вашей философией Срединного Пути, избегающей крайностей, но, хотя нам не следует быть под контролем наших эмоций, мы все же должны сметь жить страстно, поскольку это есть выражение благодарности Творцу.

Буддист: Как можно быть страстным в благодарности? Если нет чувства совершенной свободы, тогда невозможна и истинная оценка, а лишь осторожное восхваление посторонней силы в надежде на ее благоволение, то есть на то, что она будет удовлетворять наши желания.

Суфий: Чистую благодарность не испытываешь с умыслом. Умысел означает, что ты думаешь только в категориях формы и значит не полностью доверяешься Ему. Когда происходит истинная отдача, все формы исчезают, и при полном слиянии ты возносишься вместе с Ним за пределы времени, пространства и формы.

Индуист: Мне кажется, этот поиск должен быть направлен внутрь, а не вовне. Я испытываю спокойную радость, которой вы жаждете, когда внутренне концентрируюсь и отключаюсь от мира форм. И как можно знать о такой вещи, как вневременность, если она уже не заключена в тебе?

Еврейский мистик: Мы познаем Бога нашим ограниченным сознанием. То, что мы имеем в виду и знаем о вневременности – не есть сущность Бога. На самом деле Он может быть совершенной противоположностью нашим представлениям. Конечно, называть Бога хорошим или плохим имеет смысл только в категориях человеческого мышления. Но разве мы не обращаемся всегда к кому-то или к чему-то в своих сокровенных мыслях? Если бы все наши мысли были направлены на нас самих, мы были бы совершенно исключены из мира. Не так ли?

Буддист: Мысли направлены на нас самих? Но что есть мы? Чем может быть эго, как не автоматом, проигрывающем желания? Мы говорим о нашем эго, что оно есть то или другое, но фактически используем его в роли коллективного имени для различных желаний. Невозможно отключить чувства от мира форм, особенно если принять во внимание, что нет никого, кто бы мог это осуществить. Перестать взаимодействовать с естественным миром означает отказаться от желаний, от боли и от иллюзий. Есть мир внешний и внутренний: ни тот, ни другой не существует сам по себе. Мы не можем изменить сущность, не изменив ее проявление, или изменить проявление без сущности. Поэтому нет ни сущности, ни проявления. Будда – это просветленный человек, свободный от заблуждений и наблюдающий свой собственный разум и, соответственно, его окружение. И при этом он не привязан ни к тому, ни к другому.

Даос: Но успокойтесь, слишком много страсти, чтобы не иметь страстей или избавиться от них, само по себе лишнее бремя. Слишком концентрироваться на чем-либо не естественно: мысли ведут к мыслям, желания порождают желания.

Буддист: Действовать безразлично не есть в действительности безразличие; не желания ведут к страданию, но наше отношение к желаниям. Два – но не два, и не два - но два, означает, что, если я, скажем, хочу сигарету, то важно, как я ее хочу. Жаждать ее и затем выкурить – порождает страдание. Желание поработит меня. Отказаться от нее совершенно и постараться забыть о ней – также порабощает: я буду хотеть еще больше. Когда же я осознаю свое желание и отпускаю его, кончается пагубная страсть и начинается наслаждение.

Даос: Рефлексия по поводу качества своих желаний – тоже мысль, не более и не менее ценная, чем остальные.

Перевод с английского Изабеллы Мизрахи