1.

оскоминный зелёный
антоновский налив
резонно думать склонный
скорее мёртв чем жив
не белый скороспелый 
сентябрьский почти
огрызок жизни целой
вставанием почти


2.

паутинная заплатка
на малиннике в лесу
совершенство беспорядка
в память сердца занесу
из июля в август дверца
приоткрытая слегка
сладко тает льдинка сердца
в жарких лапах паука


3.

белая кружка с каёмкой
как небеса голубой
музыкой светлой негромкой
ангел парит над тобой
детство но вдребезги кружка
непроизвольно сама
жизни утруска усушка
и горизонта кайма


4. 

лоза орешник ива
апачи чингачгук
и defaвская дива
и прерия и стук
копыт в конце июля
по пыльной мостовой
где разминулась пуля
с горячей головой


5.

я речной песок
заключил в сосуд
и проснулся в срок
но уже не тут
а проснулся там
а очнулся – где? –
и с отцом считал
ряби на воде


* * *

Переливающихся рос
осеннее стекло
я утром из лесу принёс
в домашнее тепло.

И наяву увидел сон
о том, что жизнь прошла,
под бесконечный перезвон
разбитого стекла.


* * *
                                   Е. Елагиной

Это – не ветер и холод, –
Ветр – скорее и хлад;
надвое – взят и расколот
временем Санкт-Ленинград.

Время. Ворованный воздух.
Еле заметный дефис.
И через тернии к звёздам, –
лестницей Якова – вниз.


* * *

слова растерялись не зная куда
идти очерёдность забыв
уселись как вороны на провода
и перевирают мотив

растаяли знаки которые «пре»
пеняя теперь на меня
как путник в ночи и как снег в ноябре
как хворост в объятьях огня


* * *

Говорить на весеннем, на птичьем,
на оттаявшем языке,
и своим поступившись «величьем», –
стать воробышком в детской руке.

От любви и от страха зажатым
чуть не до смерти. И не дыша,
дорожить равновесием шатким,
как последним причастьем душа.


* * *

Хлеба и зрелищ.
Зрелищ и хлеба.
Ты не поверишь, –
это всё – небо.

Небо июня
в доле мгновенья
от полнолунья
или затменья.